– Кто ж он? Офицер гвардии, придворный, наш питерский или какой приезжий из Москвы? Знатный он российский дворянин?
– Нет, – отозвалась Софья.
– Как то ись нет! Не русский?
– Нет. Не русский!
– Вона как! – удивился князь. – Что ж, кто-либо из канцелярий наших резидентов чужестранных? Какой-нибудь секретарь цесарского посла, графа Рабутина, или из легации короля французского? Да говори же, золотая моя.
– Нет. Он просто – пастух! – робея и тихо вымолвила Софья.
– Что?! – воскликнул князь.
– Пастух… – еще тише отозвалась девушка.
– Да как же то ись… пастух… Я не понимаю тебя. Какой такой пастух.
– Да вот что стадо пасет… Таких называют пастухами. По-латышски:
Князь сидел отчасти ошеломленный и совершенно не понимал, что говорит Софья.
– Где стадо?.. Какое стадо?.. Господь с тобой!.. – произнес он.
– В Дохабене… Там, где я родилась. В нашей деревне!
– В Дохабене… пастух? В Лифляндах?..
И вдруг Меншиков невольно вскрикнул:
– А!.. Вот оно что!.. А я-то, глупый, не догадался… Ты, моя пташка, полюбила пастуха там, у себя, полюбила, еще в крестьянском состоянии будучи, и по сю пору любишь… Ну это иное дело… Уж не знаю, в честь ли оно тебе или в осуждение?..
Меншиков замолчал и думал, а затем проговорил:
– Нет, графинюшка, это тебе в честь. Если после всего, что пережила, после всех перемен, которые свершились, после того, что из крестьянок стала ближайшей к государыне фрейлиной, ты любишь все так же простого пастуха… Нет, это тебе в честь, а не в осуждение… Так вот ты какая!.. Много раз я тебя видал издали, а не знал, что ты такая… Ну, а что же теперь – ты бы за него пошла?
– Вестимо.
– Да как же это сделать?.. Ведь это, родная моя, мудренее мудреного… На это царица соизволения не даст, да, поди, и твои отец с матерью никогда не дадут своего согласия. Надо, чтобы он из крестьян стал дворянином.
– Если бы государыня пожелала, то ведь это в один миг можно сделать, – оживляясь, заговорила Софья. – Ведь стал же батюшка графом Скавронским, даже дядя Дирих стал графом… А Цуберка не хуже…
– Какая Цуберка?.. Кто такая?
– Цуберка… Он то ись… Чем он хуже нас! А стали же мы графами, потому что одну бумагу написали про нас…
– Да про кого ты сказываешь?
– Да про моего любого. Не хуже он…
– Верю, что не хуже… А я спрашиваю: она-то кто?..
– Кто? – повторила тоже вопросом Софья.
– Она, которую ты поминаешь… Приятельница твоя, что ли? Сейчас говорила: Бурцилка какая-то!
– Цуберка. Это мой жених и был. Имя его такое: Дауц Цуберка.
– Жениха так звать? Вот оно что… Ну что ж, ладно! – рассмеялся князь. – Коли Цуберка, так и будь Цуберкой. Так, стало быть, чтобы тебе с ним повенчаться, надо сильному человеку тебе помочь. Хочешь ли ты меня в помощники?
Софья молчала, но глаза ее, все лицо, покрывшееся ярким румянцем, слезы, выступившие на ресницах, движенье ее рук, которые сами собой порывисто протянулись к князю, – все отвечало за нее.
– Ну вот и ладно. Так слушай теперь меня и не пророни ни единого словечка.
И князь Ижорский, после недолгой паузы собравшись с мыслями, заговорил и передал изумившейся девушке длинную и для нее путанную историю.
Софья хорошо поняла главное. Князь потребовал от нее, чтобы она не обмолвилась ни единым словом кому-либо об их тайной беседе и об их уговоре, шла к царице просить себе в мужья одного молодого человека, которого он назовет ей. Ей следовало объяснить государыне, что она любит этого молодца и только за него одного пойдет с радостью замуж.
Дохабенская Яункундзе хотя и была смышленая девушка, однако теперь чувствовала, что совсем сбита с толку. Сейчас князь обещал ей устроить ее брак с милым Цуберкой и вместе с тем посылает ее к царице просить себе в мужья кого-то другого.
Меншиков сразу угадал ее мысли и стал толково объяснять ей, что он берет все на себя. Этот молодой из придворных будет ее объявленным женихом, хотя бы даже и обрученным с ней, но мужем ее никогда не будет. И напоследок она все-таки выйдет за своего Цуберку.
– Я все берусь устроить! – кончил князь.
