– Разговаривайте со мной, – попросил он.
– Зачем? – удивилась Татьяна.
– Она меня преследует. Не отпускает от себя.
Кто «она»? Цветочница или пацанка? И при чем тут Татьяна?
– Я вам не диспетчер, – сказала Татьяна. – И не регулировщик. Улаживайте свои отношения сами.
Он не отходил.
– Сегодня я нашел в своей рубашке булавку, – сказал он. – Жена приколола.
– Зачем?
– Приколола к себе...
– Вас ждут, – сказала Татьяна.
Девочка с проборчиком ждет. И пацанка ждет. И жена в Акмалле ждет. Каждая по-своему. Девочка ждет трудно. Пацанка – играючи. Татарка – тревожно. Не хватает еще Татьяне встать в эту очередь.
Он повернулся и пошел к дверям. Татьяна видела, что он уходит. Интересно, куда? К себе в номер, куда же еще. С кем? А это уже не важно. С девочкой. Той или этой. Он ее разденет, разденется сам и подарит ей себя со всей своей неутоленной тоской хулигана из пригорода.
Позже он расскажет Татьяне, что отца у него не было вообще. Мать пила и была ему как дочка. Больной ребенок. Он ее отбивал и выручал. И очень любил. И дрался из-за нее. Он умел драться и даже любил драки. Любил первый порыв решимости, как ступить с самолета в пустоту. Парашют, конечно, раскроется в нужную минуту. Но ведь может и не раскрыться... То ли выскочишь из драки, то ли останешься. Застрянешь на ноже...
Он ушел, и Татьяне сразу стало скучно. Вышла на улицу.
После прокуренного зала воздух казался особенно свежим. Пахло йодом и водорослями. Чувствовалась близость моря.
Алеша Горчаков стоял на углу и курил. Он смотрел перед собой и думал о том, что все круги очерчены. И его не возьмут в чужой круг. Он может облить себя бензином и поджечь. И пылать адским факелом. А она, Татьяна Соколова, будет стоять рядом и щуриться от большого огня. А потом уедет в Москву и забудет обо всем. Забудет. В этом дело.
Он увидел ее, бросил сигарету.
Пошли рядом.
Надо о чем-то говорить. Но он не знает – о чем.
– Как зовут твою жену? – спросила Татьяна.
– Румия.
– У тебя есть для нее ласкательное имя?
– Нет. Только Румия.
– Ты ее любил? – Она почему-то спросила в прошедшем времени.
– Да. Я отбивал ее у женихов. Они ходили к ней в комнату в барак. А я в это время на кухне варил борщ.
– Сколько тебе было лет?
– Двадцать.
– А ей?
– Двадцать семь.
Татьяна подумала, что он сейчас в свои сорок выглядит на двадцать пять. А тогда казался, наверное, подростком лет пятнадцати.
Мальчик-подросток упрямо режет свеклу, капусту, лук и засыпает в кипяток. И плачет.
Женихи уходят. Румия их выпроваживает. И они вместе садятся и едят борщ. А потом она разрешает ему лечь возле себя. И он плачет от страсти, ревности и невозможности счастья. А смуглая зеленоглазая Румия доверчиво засыпает рядом.
– Я ее отбил.
Он отбил ее у всех. Она вышла замуж за его любовь. Она думала, что будет владеть этим всегда. Но мальчик вырос. Стал снимать кино. Ездить по фестивалям.
О! Мир велик. Мир гораздо больше Акмаллы. И женщин много, и разных, одна лучше другой, как цветы. И он хочет вдыхать аромат каждого цветка. Недолго. Десять дней фестиваля – как один час, а потом снова в глухое подполье, к Румие.
А при чем здесь Татьяна?
На всякий случай. Она – столичная штучка. Знает всех. И ее знают все. Она введет его в свой круг, скажет: «Познакомьтесь. Вот Алеша Горчаков». И все заметят, заволнуются.
«А что ты умеешь, Алеша Горчаков?»
«Я умею снимать кино».
«Да? Очень интересно».
Все посмотрят его кино и ахнут. «Да вот же он. Мы все тебя ждем. А ты где-то прячешься в Акмалле. Не прячься больше, Алеша Горчаков. Что ты хочешь? Денег? Славы? Женщин?»
«Я хочу ВСЕ», – скажет Алеша Горчаков. Татьяна – извозчик, который привезет его из Акмаллы в Москву. А дальше он скажет «спасибо» и уйдет. Или не скажет «спасибо». Просто уйдет. А она будет смотреть ему вслед. Все так и будет. А если не хочешь – не вези. Не разрешай залезать в твою повозку. «Но-но, мальчик. У меня занято. Ищи себе другого извозчика».
Они вышли к морю. Сели на скамейку. Стали слушать вечный гул. Море – это параллельный мир. В нем тоже живут и дышат, но по-другому. Как инопланетяне.
Они сидели на лавочке и слушали дыхание другого мира. Он нашел ее опущенную руку и стал ласкать, легко скользя пальцами, почти не касаясь.
Татьяна смотрела на горизонт. Солнце давно село и переместилось в Америку. Небо сливалось с морем.
– Дорогая моя, – сказал он хрипло. – Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю.
Надо что-то ответить. Она сказала:
– Как?
– Пойдем к тебе. Я тебя раздену. Поцелую. Я покажу тебе, КАК я люблю тебя.
Для него любить – значит желать. Тоже не мало, хотя и не много.
– Нет, – сказала Татьяна. – Я не пойду.
– Почему?
– Я тебя не знаю.
– Узнаешь...
– Я тебе не верю.
– А разве это обязательно?
– Для меня обязательно.
Он придвинул свое лицо, свои губы, объединил губами ее и себя в одно целое. Татьяна закрыла глаза. А когда открыла – полоска горизонта была розовой. Солнце сделало круг и возвращалось. Светало.
– Пойдем к тебе, – сказал он.
– Нет.
– Просто ляжем вместе и уснем, как брат и сестра. Я не буду приставать к тебе. Только останься рядом. Дорогая моя...
– Это невозможно.
– Но почему?
Он не понимал, почему сидеть всю ночь на лавке – возможно, а лечь в постель и заснуть – невозможно. Они же не пионеры, в конце концов. Они взрослые люди, хозяева своей жизни.
– Потому что для меня это иначе, чем для тебя, – объяснила Татьяна.
– Что иначе? Что? Я тебя не трону.
– Я начну думать о тебе. Страдать. А у меня нет на это сил.
Он ничего не мог понять. Татьяна Соколова – сексуальный символ своего времени. Открытки с ее изображением висели над койками солдат и студентов. Откуда такая щепетильность, такое целомудрие, тем более в ее годы...
