— Ну, я вижу, вижу, — безразлично сказал инспектор. — Уведи их, Ритчи.
Детектив с живостью последовал за полицейскими, ведущими упиравшихся гангстеров. Вели закрыл за ними дверь с легким разочарованием во взгляде.
— Ну что, — устало проговорил Эллери, — мы все еще ожидаем, нет сомнения, весьма утомительного общества мисс Фуллер. Она сидит там уже три часа... Ей понадобится медицинская помощь, когда допрос будет окончен, а мне понадобится что-то съестное. Отец, как насчет того, чтобы послать за сандвичами и кофе? Я зверски голоден...
Инспектор Квин покусывал усы.
— Я даже не знаю, сколько времени... Потерял счет, Генри. Как насчет ленча? Вы уже ели?
— Такая работенка всегда вызывает голод, — отозвался Питер Харпер. — Уж я-то знаю.
— Ну хорошо, Пит, — сказал инспектор. — Намек понят. Тебя тоже берем. Здесь кафешка в соседнем квартале. Вперед!
Когда Харпер ушел, Вели ввел в комнату женщину средних лет, одетую во все черное, которая держала голову столь прямо и взгляд столь пристально-напряженно, что Сэмпсон шепнул Вели, чтобы тот не спускал с нее глаз.
Эллери мельком взглянул на нее. Через открывшуюся на минуту дверь он увидел группу врачей, собравшихся вокруг операционного стола, на котором лежало тело Абигейл Дорн, покрытое простыней.
Он ступил в амфитеатр, сделав знак отцу.
Амфитеатр был тих, однако чувствовалось, что в нем витал дух беспорядка, паники. Медицинская публика бродила по залу, переговаривалась делано веселыми голосами, не обращая внимания на полицейских, которые стояли на посту. Однако во всем этом чувствовалась нотка истерии: разговор то и дело внезапно прекращался, за ним следовала болезненная тишина.
Кроме тех, кто собрался вокруг операционного стола, никто не смотрел на тело.
Эллери подошел к столу. В шлейфе шепотка медиков, сопровождавшего его появление, он сделал какое-то краткое замечание, на которое сразу несколько молодых докторов кивнуло. Он немедленно вернулся в предоперационную, тихо закрыв за собой дверь.
Сара Фуллер мрачно стояла в центре комнаты. Ее руки, тонкие, с голубыми венами, висели по бокам. Она не отрываясь смотрела на инспектора, губы ее были плотно сжаты.
Эллери подошел к отцу.
— Мисс Фуллер! — резко произнес он.
Она подняла на него свои туманные голубые глаза. В уголках ее рта появилась горькая улыбка.
— Далее, — произнесла она холодно.
Окружной прокурор выругался про себя. В этой женщине было что-то мистическое. Ее голос был тверд, холоден и надменен, как и ее лицо.
— Что вы хотите от меня, господа? — спросила она.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — с раздражением бросил инспектор. Он двинул по направлению к ней стул; она посомневалась, шмыгнула носом и села — прямая, как доска.
— Мисс Фуллер, — сразу сказал инспектор, — вы прожили бок о бок с миссис Дорн двадцать пять лет?
— В этом мае исполнится двадцать один.
— Вы с нею не ладили, так?
Эллери с удивлением отметил, что у нее — у женщины! — было заметное адамово яблоко, которое ходило в ритме речи вверх-вниз. Она холодно ответила:
— Так.
— Почему?
— Она была скряга и предательница. Алчность была ее сутью. Она была тираном. Для всего мира она была символом добродетели. Для тех, кто от нее зависел, для ее «вассалов» — она была дыханием дьявола. День за днем...
Эта замечательная в своем роде речь была произнесена ярко, выспренним тоном. Инспектор Квин и Эллери обменялись взглядами. Вели вздохнул, детективы со значением кивнули. Инспектор оставил поле боя Эллери и уселся, закинув руки за голову.
Эллери мягко улыбнулся:
— Мадам, вы, я вижу, веруете в Бога?
— Бог — мой пастырь, — подняла она на него глаза.
— Тем не менее, — ответил Эллери, — мы бы предпочли здесь менее апокалиптические ответы. Вы все время говорите правду?
— Я и есть сама Божья правда.
— Благородная позиция. Прекрасно, мисс Фуллер. Кто убил миссис Дорн?
— Когда вы, наконец, будете благоразумны?
— Едва ли такой ответ облегчит расследование. — Глаза Эллери блеснули раздражением. — Вы знаете или нет?
— Кто совершил сие деяние — нет!
— Благодарю. — Он говорил с искренним восхищением ею. — Скажите, вы ссорились с Абигейл Дорн часто, как правило?
Женщина в черном не шевельнула и бровью и не изменила выражения лица.
— Я — да.
— Отчего?
— Я уже сказала. Она была само Зло.
— Но нам все говорили, что миссис Дорн была добрая женщина. Вы же делаете из нее какую-то Горгону. Вы сказали, что она была жадная тиранка. В чем это проявлялось? В домашних делах? В крупном или в мелочах? Отвечайте четко.
— Мы не ладили с ней.
— Ответьте на вопрос.
— Мы глубоко ненавидели друг друга. — Она крепко сцепила пальцы.
— Ха! — Инспектор так и подпрыгнул на стуле. — Теперь мы поняли: выражено на языке двадцатого века. Не могли выносить даже вида друг друга, правильно? Царапались и шипели, как дикие кошки. Ну хорошо, — он поднял палец, — почему же тогда вы оставались вместе на протяжении двадцати одного года?
Его голос оживился.
— Благостность в терпении обретается... Она была одинокой королевой, я — нищенкой, ожидающей милостыни. Привычка становилась все сильнее. Мы были связаны с ней узами посильнее, чем родственные.
Эллери некоторое время смотрел на нее, подняв брови. Лицо инспектора выражало недоумение; он пожал плечами и красноречиво взглянул на окружного прокурора. Вели одними губами произнес слово «помешанная».
В тишине открылась дверь — и врачи ввезли на каталке тело Абигейл Дорн. Яростный взгляд инспектора наткнулся на предупреждающую улыбку Эллери; Эллери внимательно наблюдал за лицом Фуллер.
Эта мизансцена произвела совершенный переворот в настроении Сары Фуллер. Она встала, прижала к своей впалой груди ладонь. На ее щеках появились два ярких розовых пятна; она смотрела почти с любопытством, не отрываясь. Мертвое лицо ее хозяйки и ненавистной компаньонки было безжалостно открыто до самой шеи.
Молодой доктор указал на синее, опухшее лицо убитой:
— Простите за тяжелое зрелище. Цианоз. Это всегда так ужасно. Но вы сказали...
— Прошу вас. — Эллери махнул рукой в сторону двери, упреждая врача. Ему нужно было наблюдать за Сарой Фуллер.
Она медленно подошла к каталке, медленно осмотрела закостеневшее тело. Когда глаза ее пропутешествовали по всему телу и остановились на шее, она замерла.
— Греховная душа — да умрет! — вскрикнула она. — И да прославлена будет длань, ее покаравшая!
