гордости за Франческо: теперь она не сомневалась, что победа будет за ним.
Но прежде, когда он только подошёл к наёмникам, страх сжал сердце девушки, и она, повернувшись к Гонзаге, попросила его прийти на помощь рыцарю. Гонзага лишь холодно улыбнулся. И не трусость удерживала его рядом с Валентиной. Обладай Гонзага силой Геркулеса и мужеством Ахилла, он всё равно не сдвинулся бы с места. И прямо сказал об этом.
— Чего ради, мадонна? Почему я должен помогать человеку, которого вы предпочли мне?
Валентина не сразу поняла, о чём он толкует.
— Что вы такое говорите, мой добрый Гонзага?
— Да… ваш добрый Гонзага, — с горечью повторил он её слова. — Ваш домашний пёс, ваш музыкант, но не мужчина, достойный стать вашим капитаном, не мужчина, заслуживающий иного отношения, чем Пеппе или гончие. Я рисковал собственной шеей, быть повешенным, когда спасал вас, укрывал в безопасном месте, недоступном Джан-Марии, а меня отодвинули в сторону, предпочли мне того, кто более сведущ в военном деле. Вы вправе отодвинуть меня в сторону, мадонна, но только потом не просите меня служить вам. Пусть мессер Франческо… — Замолчите, Гонзага! — прервала его Валентина. — Дайте послушать, что он говорит…
И по её тону придворный понял, что напрасно сотрясал утренний воздух смелой тирадой. Ибо, поглощённая происходящим внизу, Валентина пропустила всё мимо ушей. А Франческо повёл себя весьма странно: подозвал к себе вернувшегося Пеппе и взял у него принесённый лист бумаги. Валентина наклонилась вперёд, ловя каждое слово.
— У меня есть доказательство моей правоты. Доказательство того, что Джан-Мария и не собирался обстреливать замок. Это Каппоччо сбил вас с толку своей болтовнёй. А вы, как глупые овцы, дали себя уговорить. А теперь послушайте, какую взятку предлагает Джан-Мария тому, кто откроет ему ворота Роккалеоне, — и, к полному изумлению Гонзаги, зачитал письмо — ответ Джан-Марии на его предложение сдать крепость.
Гонзага побледнел от страха, его начала бить дрожь. А снизу доносился решительный голос Франческо.
— Я спрашиваю вас, друзья мои, предлагал бы его высочество, герцог Баббьяно, заплатить тысячу флоринов, если б действительно намеревался обстрелять (Роккалеоне, а затем брать его штурмом? Письмо написано вчера. Сегодня мы показали ему свои пушки. И если он не решился открыть огонь ранее, неужели он пойдёт на это теперь? Возьмите письмо, удостоверьтесь сами, что я вас не обманываю. Надеюсь, есть среди вас кто-нибудь грамотный?
Он протянул письмо, которое взял из его рук Каппоччо, чтобы передать некоему Авентано, юноше, в своё время учившемуся в семинарии, откуда его изгнали за недостаток веры и прилежания. Громким голосом тот зачитал письмо.
— Кому оно адресовано? — пожелал знать Каппоччо.
— А! — воскликнул Франческо. — Так ли это сейчас важно?
— Для нас важно! — жёстко ответил наёмник. — Если вы желаете, чтобы мы остались в Роккалеоне, мы хотели бы знать его имя. Читай, Авентано.
— Мессеру Ромео Гонзаге, — повиновался юноша, глянув на обратную сторону листа.
И так яростно блеснули глаза Каппоччо, что Франческо покрепче ухватился за меч. Но наёмник лишь зыркнул глазами на Гонзагу и злобно улыбнулся. Пусть и недалёкий умом, он смекнул, что Иуда пытался его руками сдать замок, положив при этом себе в карман тысячу флоринов. Более глубоко Каппоччо заглянуть не мог, но и этого хватило за глаза: он не желал быть пешкой в чужой игре. Остальные наёмники, естественно, понятия не имели о том, что происходило в голове Каппоччо, а потому действия его оказались неожиданными для всех. Ибо он, только что подбивавший к бунту, решительно встал на сторону Франческо. Согласился со всеми доводами рыцаря и заявил, что первым схватится с теми, кто попытается открыть ворота Роккалеоне Джан-Марии Сфорца.
Уход его из стана бунтовщиков, по существу, положил конец и всему бунту. И ещё одно обстоятельство сыграло на руку Франческо: полчаса уже миновали, а пушки Джан-Марии по-прежнему безмолвствовали. Франческо не замедлил со смехом сказать об этом наёмникам, призвал разойтись с миром и добавил, что, по его разумению, пушки не заговорят ни сегодня, ни завтра, ни через неделю, если осада и продлится так долго.
И наёмники, успокоенные доводами Франческо, а ещё более — внезапным решением Каппоччо, потекли в столовую вкусить пищи, приготовленной фра Доминико, и запить её добрым вином.
Глава XX. ВЛЮБЛЁННЫЕ
— Как это письмо попало в ваши руки? — спросила Валентина Гонзагу, когда они спустились во двор, покинутый наёмниками.
— Оно было привязано к арбалетной стреле, упавшей на крепостную стену, когда я прогуливался там в одиночестве, — ответствовал Гонзага.
Самообладание уже полностью вернулось к нему. Он понимал, что ему грозит смертельная опасность, и, как это не покажется странным, охвативший его страх придал ему смелости.
Валентина посмотрела на него с подозрением, но лицо Франческо оставалось бесстрастным.
— Почему вы не отнесли письмо монне Валентине? — спросил он с лёгкой улыбкой.
Щёки придворного порозовели. Он нервно передёрнул плечами и заговорил звенящим от злости голосом.
— Вы, мессер, большую часть жизни провели в лагерях и казармах, и оттого вам не понять всей глубины оскорбления, нанесённого мне Джан-Марией. Вы, должно быть, даже представить себе не можете, как стыдно мне за то, что руки мои прикоснулись к этому мерзкому листку. Я потрясён до глубины души тем, что именно меня выбрал герцог для такой провокации. И уж наверное вам не понять, что более всего меня мучила невозможность отплатить ему сполна. А потому я сделал то, что считал единственно правильным. Смял это письмо и выбросил за стену, постаравшись выбросить из памяти его содержимое. Но ваши шпионы, мессер Франческо, оказались весьма проворны, а потому вы выставили меня на посмешище перед этой братией. Но цель вы преследовали благородную — спасти монну Валентину, и потому я молчал, когда письмо читали вслух.
Говорил он с такой искренностью, что убедил в своей невиновности и Валентину, и Франческо. Глаза девушки даже потеплели, и она уже корила себя за то, что в мыслях обозвала бедного Гонзагу предателем. Но Франческо оказался ещё более великодушным.
— Мессер Гонзага, я понимаю, чем были вызваны ваши колебания, и напрасно вы думаете, что я не способен оценить ваши чувства.
Он уже собирался добавить, что в следующий раз, когда Джан-Мария захочет возобновить переписку, письмо надобно прежде всего показать монне Валентине. Но передумал и со смехом предложил закончить пост и позавтракать, как только он снимет латы.
С тем он и откланялся, а Валентина в сопровождении Гонзаги направилась к столовой. Пытаясь загладить недавнюю подозрительность, Валентина теперь проявляла к нему особое благоволение.
Лишь на одного человека не произвела впечатление пылкая оправдательная речь Гонзага. Пеппе, самый мудрый из шутов, последовал за Франческо и, пока тот переодевался, выложил свои сомнения в искренности придворного. Но Франческо с порога отмёл их. И Пеппе не оставалось ничего другого, как сожалеть о том, что иной умник зачастую может потягаться глупостью с дураком.
Весь день Гонзага крутился вокруг Валентины. Утром беседовал с ней о поэзии, проявляя недюжинную эрудицию, чтобы показать, насколько он образованнее этого солдафона Франческо. Ближе к вечеру, когда жара спала и Франческо проверял, как замок готов к обороне, поиграл с Валентиной и её дамами в шары и уже окончательно пришёл в себя, убедившись, что худшее для него — подозрение в измене — миновало.
Утром Гонзага пребывал в отчаянии, видя, как рушатся его планы. Вечером же, после того как он целый день провёл в компании Валентины, находившей для него лишь добрые слова, Гонзага совсем
