стояла банка из-под кофе для денег. Джексон протянул мужчине дипломат.
– Он из чистой кожи. Я отдал за него почти 200 долларов в Саксе. Вы легко продадите его за 75.
– Спасибо, парень.
Джексон кивнул и пошел дальше. Он почувствовал себя легче, моложе, каким не ощущал уже несколько лет. Сегодня вечером он отыщет свои старые фланелевые рубашки и наденет голубые джинсы. И будет рисовать. Все и всех. Он придет домой и начнет сразу четыре полотна, чтобы запечатлеть все образы, роящиеся в его мозгу. Нельзя ведь совершенно растерять все, за что боролся, во что верил, кем хотел стать. В нем еще есть жизненная сила. Он похоронил ее под костюмом-тройкой и размеренной жизнью обывателя, но он найдет ее снова. Ему необходимо отыскать ее. Он должен это сделать, если хочет, чтобы было ради чего прожить оставшиеся годы.
Джексон взглянул на часы – 3.35. Меган ждет его дома через три часа. Три часа. Когда в последний раз три часа казались ему мгновением? Когда он рисовал, только тогда. Минута в офисе тянулась как час. А ночью, когда лежал рядом с Меган, болтавшей о петуниях и своих еженедельных, чрезвычайно дорогостоящих визитах к гинекологу, минуты казались Джексону сутками. Он надеялся что со временем станет лучше. Вместо этого, каждое утро, каждый день вставал перед ним как палящая пустыня, простирающаяся до горизонта. И каждый день ему надо было пересекать ее.
Но сейчас он свободен. Свободен! Джексона совершенно не волновала та дерьмовая работа. По правде говоря, он сам удивлялся, что так долго терпел ее. Если бы не Меган… Ох, если бы не Меган, многое было бы по-другому. Во всяком случае, его уже тошнит от потуг казаться гордым. За то время, пока он отработает и улучшит свои художественные приемы и методы, он или найдет работу по душе, или, черт побери, может даже воспользоваться предложением Меган насчет денег, положенных на ее имя. У него будут каникулы. Да, каникулы. Именно это ему сейчас необходимо. Они с Меган могли бы слетать в Аспен, покататься немного на лыжах, и жизнь снова заискрится для них. Джексон расскажет ей, как ему было плохо. Почему он никогда не подумал об этом раньше, а лишь старался казаться надежным, ответственным мужем, каким хотела его видеть Меган, так что совершенно не оставалось времени сказать ей, что он несчастен. Меган поймет…
За углом внимание Джексона привлек магазин дамского белья. На безликом манекене был шелковый пеньюар, который ему хотелось бы видеть и на своей жене, вместо простых пижам и ночных сорочек, обычно одеваемых ею. Меган будет великолепно смотреться в нем.
Меган не догадывалась, что Джексон замечает, как много внимания и времени она уделяет своей внешности. Просто к вечеру, когда он, отбыв восемь часов на ненавистной работе, а потом, потратив час на дорогу до однотипных оштукатуренных домов, которые ему никогда не нравились, уже не имел ни сил, ни желания сказать, что цвет помады безукоризненно подходит к цвету лака. А когда Меган заводила разговор о пятне красной краски, нечаянно пролитой им на ковер, или кисточках, оставленных им в раковине, или об обеде, что она собиралась устроить для идиотских соседей, которые не находят ничего лучшего, чем беседовать об удобрениях для сада и высоких ценах, он уходил в себя, прекращал слушать ее, прекращал, фактически, быть ее мужем.
Джексон вошел в магазин и внимательно рассмотрел пеньюар. Он был немного кораллово-розового цвета, с оборками из антикварного кружева на рукавах, а атласная юбка спускалась до пола. Меган будет просто ослепительна в нем. Цвет подходит идеально. Джексон любил, когда она надевала розовое, кремовое, бледно-голубое. Эти тона придавали очарование ее нежности. Он любил, когда белокурые волосы, как шелковые нити, падали на ее щеки во время сна. Бог мой, он любил ее.
Джексон закрыл глаза. Неужели прошло почти три года как они женаты? Когда у них случались перепалки, казалось, что прошла целая жизнь. Но иногда, когда он осознавал, как легко обидеть ее, или как мало он в действительности знал о ней, а она о нем, то казалось, что они встретились лишь несколько часов назад. Джексон понятия не имел, кто его жена, чего она хочет, чего ждет от него, что думает, что чувствует. Он знал только, что Меган шла по одному пути, а он – по другому, и в течение трех лет они на полной скорости мчались в противоположных направлениях.
– Могу я чем-нибудь помочь Вам, сэр? – спросила продавщица средних лет.
Джексон открыл глаза и еще раз провел пальцами по пеньюару.
– Заверните, пожалуйста, – сказал он. – Это подарок моей жене.
Первое, что зародило тревожные мысли, были смятые петуньи в саду. Каждый день разыгравшийся соседский пудель носился по садику Меган, топча ее клумбу. Но к вечеру Меган вновь высаживала цветы или, по крайней мере, убирала сломанные. Сегодня, подходя по цементной дорожке к парадной двери, Джексон увидел раздавленные сине-белые петуньи, словно блины с черничным вареньем вывалились с тарелки и некому их убрать.
Джексон попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой. Это стало вторым тревожным сигналом. Третий прозвенел, когда он подошел к окну, чтобы познать Меган, и увидел, что оно плотно занавешено портьерой. Раньше Меган никогда не опускала портьеры, заявляя, что комнатным растениям нужно как можно больше солнечного света. И еще она не выносила отгороженное, замкнутое пространство. Позже, сложив все вместе, Джексон сожалел, что не подготовился к случившемуся. А тогда он просто порылся в карманах и нашел свой ключ.
Войдя в дом, Джексон лишился дара речи, его парализовало, как бывало в начальной школе, когда кто- то со всей силы попадал ему футбольным мячом в живот. Аккуратно запакованный сверток выпал у него из рук. Чтобы не упасть, он прислонился к стене, больно, со всей силы, стукнувшись головой.
В гостиной разорвалась бомба. Это было единственное объяснение. Краски, эскизы, все растоптано и уничтожено. Несколько ранних, менее профессиональных работ, возможно, уцелели, так как находились в безопасности, засунутые в шкаф, но эти… эти были его сущностью.
Прошедший год был самым лучшим и плодотворным в его художественной жизни. Внутреннее несчастье изгонялось живописью, перевоплощаясь в творческую энергию, дававшую ему силы лихорадочно работать до рассвета. Джексон продолжал писать пейзажи, но начал и серию абстрактных работ, вызванных к жизни из его подсознания, его сердца. Он ничего не говорил Меган, но собирался попытаться заинтересовать картинную галерею и подготовить там выставку своих картин. Впервые он был уверен, что его работа значительна.
Чтобы остановить поток мыслей, Джексон вновь и вновь бился головой о стену. От этого становилось легче, тупые толчки боли изгоняли мучительные мысли. Он все сильнее отбрасывал голову, пока перед глазами не поплыли белые пятна, разбиваясь на сверкающие искры. Он не заметил, как к нему подошла Меган, лишь ощутил, как ее пальцы сдавили его руку.
– Перестань. Джексон, прекрати! – пронзительно вскрикнула Меган.
