— Конечно. — Давид достал из кармана пачку фотографий, передал ее Дронго. — Только смотри потом, без меня. Мне очень плохо, когда я их вижу.
— Пойдем дальше. На чем они приехали в Москву? На самолете?
— Да, был коммерческий рейс. Мы проверяли и аэропорт. Там все чисто.
— Ваш брат не говорил о каких-нибудь странностях Реваза?
— Нет, все было в порядке. Он получил деньги, вечером они даже посидели в ресторане. Это в «Метрополе», совсем недалеко от «Савоя»… — Я знаю Москву хорошо, — чуть усмехнулся Дронго.
— Там много выпили, закусили. Вечером, вернее, ночью пешком пришли в «Савой». К Ревазу никто не звонил, не приходил. А на следующий день он исчез.
— Подождите. Давайте по порядку. Он пришел поздно ночью в отель. Они сильно выпили. Кавказский мужчина, кровь играет. У них не было женщин?
Давид опустил голову.
— Были. Брат клянется, что это проверенные шлюхи. С Ревазом были двое. Но мой брат уже уехал. Он просто видел, как женщины поднимались в номер Реваза.
— Охрана подтвердила это сообщение?
— У них тоже были девочки. Да, они все рассказали.
— Вы нашли этих девочек?
— Нашли. Они тоже ничего не знают. Напуганные очень. Они ушли утром, швейцар знает их в лицо.
— Хорошо, пойдем дальше. Когда ваш сын проснулся?
— В одиннадцать утра, они завтракали в номере. Потом поехали в автомобильный магазин, смотрели какие-то новые машины.
— Магазин дорогих автомобилей. Может, на его след вышли рэкетиры?
— Проверили и это. Магазин в этот день был закрыт. Они немного погуляли и вернулись к обеду. Обедали снова в «Метрополе». Реваз и двое его людей. Вернулись в «Савой» в четвертом часу, а в пять вечера это случилось… В «Метрополе» мы опросили всех официантов. Да, его там хорошо знали. Но они просто пообедали и уехали. И все. Он исчез, как сквозь землю провалился, — повторил Давид.
— Если бы вы не поспешили с нарезанием ремней, я имел бы гораздо больше информации.
— Мы искали уже столько дней, столько ночей! Я сходил с ума.
— В любом случае это не оправдание.
— Почти месяц. Ты не знаешь, какая это мука!
— Кстати, я обратил внимание на ваш оборот речи: «как сквозь землю провалился». Вы сказали это дважды. Не совсем характерная речь для вас. Вы говорите с таким акцентом… Это выражение вашего брата?
— Верно.
— Он давно живет в Москве?
— Почти двадцать лет.
— Чем он занимается?.. Какая у него профессия?
— Торговлей, — немного уклончиво ответил Давид, — экспортом разных товаров.
— Если вы будете что-то скрывать, мы не договоримся.
— У него большой объем работ, дорогой. Он вор в законе, большой авторитет в Москве. Даже он не смог найти своего племянника. Мы поставили на ноги всю Москву — всех, кого знали, но ничего не получилось.
— Если я возьмусь за это дело, мне нужна будет помощь вашего брата.
— Конечно, он тебя встретит, устроит, поможет.
— Пока не нужно. Когда понадобится, я вам позвоню. Оставьте мне свои координаты. И его.
— Ты берешь это дело?
— Я еще не сказал свои условия.
Давид обрадовался:
— Проси, что хочешь.
— Плата будет очень высокой. Миллион мне ваш не нужен, мне его просто некуда тратить. На расходы дадите сто тысяч и независимо от результата еще сто.
— Согласен, — быстро сказал Давид.
— Это первое, а еще есть самое главное условие — второе. Без которого я просто не буду работать.
— Что такое? — насторожился Давид.
— Вы подробно расскажете мне, каким образом на меня вышли, откуда узнали мои данные, имя, фамилию, адрес.
— Не могу, — испугался Давид, — это не могу.
— Тогда мы не договорились, — поднялся Дронго.
— Зачем тебе это нужно, зачем? — спросил Давид.
— Чтобы вы были последним, кто переступает порог моего дома. Иначе это может войти в привычку, а на заказ я не работаю. Здесь не ателье по пошиву брюк. Кроме того, это просто опасно.
— Понимаю, дорогой. Хорошо, я расскажу все. Но напрасно ты настаиваешь. Это не очень хорошая информация.
— Это уже мое дело. Рассказывайте поподробнее. Каким образом вам удалось выйти на меня?
Давид, вздохнув, начал рассказывать.
ГЛАВА 4
Следователь Колчин имел общий стаж работы более двадцати лет. После окончания юридического факультета МГУ он был направлен в городок Плавск Тульской области, где проработал более пяти лет, последовательно: стажером, следователем, помощником прокурора. В 1980-м, когда по всем соседним с Московской областям мобилизовывали административных работников КГБ и МВД для «успешного проведения» Олимпийских игр, Колчину предложили работать в следственном управлении КГБ СССР.
Проверяли его долго, очень долго. К тому времени Олимпийские игры уже закончились, а генерал Чурбанов даже получил орден за их образцовое проведение, когда наконец кто-то из решавших судьбу Колчина подписал его документы. Уже спустя много лет Колчин узнал, что кадровиков смущал дядя его жены, случайно отсидевший в немецком плену более двух месяцев. Дядя затем бежал и два года воевал в партизанском отряде Федорова, но в плену он все-таки был, и уже одно это вызывало серьезные возражения против кандидатуры Колчина, словно дядя должен был знать за сорок лет до этого, что его племянница выйдет замуж за работника прокуратуры, которого потом рекомендуют в Комитет государственной безопасности.
Как бы там ни было, Колчина взяли, и уже спустя два года он получил трехкомнатную квартиру в Москве на свою семью из четырех человек. Перестройку он встретил уже капитаном, а когда начался августовский путч девяносто первого, Колчин имел звание подполковника. Как и многие другие честные офицеры, в душе он презирал Горбачева. Но не меньше презирал и дрожавшего Янаева. В августе они занимали нейтральную позицию, выполняя, однако, все приказы своего непосредственного начальника Крючкова.
Общий бардак в стране к тому времени надоел уже всем. Кроме того, офицеры КГБ как нельзя лучше знали всю обстановку на местах, хорошо осведомленные, за счет каких источников финансируются местные национальные движения и сепаратистские фронты в республиках. Но все завершилось крахом. Августовский путч провалился, заговорщиков арестовали, а Коммунистическую партию запретили. Для Колчина, вступившего в партию еще в армии, это было неприятно, но не так обидно, как многим другим офицерам, пришедшим из комсомольских и партийных органов.
Стоя рядом с Шебаршиным, они видели, как восторженная толпа сносила памятник Дзержинскому. Шебаршин, видевший подобные вакханалии во время иранской революции, был мрачен и задумчив.
