сердца.
О тех, кто в этот момент будет находиться в городе, он, естественно, и близко не подумал…
— Резюмирую. Вы тренировали клич на пару с моим младшим сотрудником. Как «знаток психологии», он не мог вам отказать, да и самому наверняка интересно было. Вы в две глотки всполошили весь терем, потом двор и даже близлежащие улицы. Какой-то особо выдающийся вопль я за два квартала слышал… Но, не имея длительного опыта, в результате просто-напросто сорвали себе голос. Теперь — тихий шёпот, горячее молоко, мёд вприкуску и тёплая постель. Кто за вас войсками командовать будет, Бодров, что ли?!
Горох отрицательно помотал головой. Мы оба призадумались. Кашкин уже стар, да и он больше дипломат, чем вояка. Думская фракция традиционалистов только на милицию орать горазда. В бою, впрочем, тоже не струсит, но полководцев среди них, увы, нет. Просить Кнута Гамсуновича? Он вроде воевал за своего короля Фридриха и вряд ли откажет. Хотя нет, за ним могут не пойти, немец всё-таки…
— Да, по этому вопросу надо серьёзно советоваться, — неопределённо протянул я. — И кстати, Митька-то где?
— В тюрьме.
— Где?!!
— В тюрьме, говорю, — виновато прошептал государь, с горя отхлёбывая оставшееся саке прямо из бутылки. — Должен я был хоть на ком-то злость сорвать?! А он и сам подставился, в последний миг как ухватит меня под ребро — я и взвыл, света божьего невзвидев! Психолог, чтоб его… Голос тут же возьми да и сорвись!
— Н-да-а…
— И не «ндакай» мне тут! Не казнил сгоряча, уже скажи спасибо!
— Тоже верно. Спасибо! — от всей души поклонился я. — Только, если вы не возражаете, я его заберу. У меня в отделении дел выше крыши, каждый человек на счету, так что нечего ему по тюрьмам в тепле отсиживаться.
— Забирай, жалко, что ли… — надулся надёжа-государь и едва ли не со слезами попросил: — Ты это… выспроси там у Яги своей, может, она чего от горла посоветует? Удавлюсь ведь завтра со стыда перед всем войском…
— Коньяк и сырые яйца, народный метод, любая Монтсеррат Кабалье знает, — на ходу ответил я. — Бабулю, разумеется, спрошу. А вы бы… завязывали с этой Японией уже. Шамаханы на носу, нам русский царь нужен, а не… «маде ин джапан», прости её господи!
Горох не ответил. И без того всё понятно, яснее некуда. Пусть подумает над своим поведением, посидит наедине с самим собой, сделает соответствующие выводы. Охранные стрельцы одобрительно смотрели мне вслед, Кашкин остался у дверей ждать царского слова. Ага, с теперешним настроением Гороха он скорее дождётся жеста…
Дорогу в «подвалы каменные, тёмные» я знал, самого туда недавно сажали. Двое стрельцов у входа в темницу первыми вежливо поздоровались и безропотно пропустили меня внутрь. Впрочем, задерживаться я не планировал:
— Митя, собирайся и домой, дел полно!
— Нет меня…
Я тихо выругался сквозь зубы и вынужденно полез в подвал. Знакомое место, та же самая темница, где держали и меня. Наш Митенька, несвязанный, без кандалов, без следов побоев на лице, свеженький как огурчик, сидит себе развалясь на соломе, в правой руке большой надкусанный пряник в форме самовара, а у левого колена полная крынка молока. Нехило устроился, не находите? Это уж кому как везёт…
— Младший сотрудник Лобов, а ну встать перед старшим по званию!
— Был младший сотрудник, а ныне зэка Лобов, — мрачно подкорректировал он, но поднялся. Правда, не в полный рост — из-за низких потолков ему пришлось стоять на полусогнутых, с опущенной головой. Но хоть так мы были на равных.
— А теперь докладывай, что ты учудил у государя и как здесь оказался? Только без театральщины! Не перед кем, а я тебя давно как облупленного знаю.
— Без песен жалостливых, стало быть? Уж без них и не знаю как…
— И я не знаю, но ты постарайся.
— Обидели меня, Никита Иванович, — хмуро засопел он, и чувствовалось, что это серьёзно. — Без дела обидели, без вины, за помощь мою честную да сердце отзывчатое. Прям в душу так и плюнули! И жжёт меня это, и томит, и подсознание ранимое болью полнится…
— Ну не надо… так уж… — Я невольно шагнул к нему, с трудом приобнял за плечи и по-братски утешительно похлопал по загривку. — Что там случилось-то?
— Обидели меня тут, — искренне захлюпал носом этот большой ребёнок. — Я ить, согласно приказа вашего начальственного, честь честью сюда припёрся. Государь хоть и неудовольствие изобразил поначалу, но опосля рвение моё оценил. Хочу, говорит, всё войско вражье одним криком положить! А я ему: не заболели ли, часом? А он мне: мол, там, в Японии, все так делают! А я ему: лечиться никогда не поздно… А он мне — что от крику энтого даже соловьи наземь падают! А я ему: энто оттого, что у соловьев слух музыкальный… А он мне — спорим, а я ему — спорим…
— Митя, короче!
— Побились об заклад, чей крик ворону с соседской крыши до приступа сердечного доведёт.
— И кто выиграл?
— Я! Вот пряник печатный, в честном споре добытый праведно. — Он гордо потряс покусанным трофеем. — И уж коли совсем по совести, так я государю ещё и подыграл в конце… Сунул мизинчиком под ребро — да уж так душевнейше взвыл царь-отец! Такую высокую ноту взял, так её оформил распевно, на чистом фальцете, аж под небеса взлетел! Покуда он опускался, я на ворону махнул, она и улетела. А царь возьми да и осерчай… Ещё молча так, без объяснениев! Шипел на меня только, как кот на сковороде…
Да, не повезло парню — сидеть ни за что. Впрочем, Гороху, если подумать, не повезло ещё больше. Лихо крутит свои тайные делишки по абсолютно непредсказуемой схеме, то затаится, а то ударит двойной дозой исподтишка в самое неподходящее время и незащищённое место. А ведь мы даже не представляем себе, как оно выглядит…
Фома Еремеев, быть может единственный живой свидетель, видевший его собственными глазами, никаких толковых показаний дать не смог. Типа бесформенное белесое пятно, очень плотное, не туман, куда плотнее — и один глаз! Яркий, запоминающийся, синий, настолько пронзительный, что казалось, видит тебя насквозь.
Но каким же образом можно задержать или обезвредить такого монстра? Впору идти к Кощею и упрашивать его поделиться практикой запихивания Лиха в орех… А знаете, я ведь, по большому счёту, человек негордый, то есть плюнул бы и пошёл! Ради дела, раз надо, пошёл бы! Но пока над городом опасность вторжения шамаханов, тоже никуда не дёрнешься. Итак, всё решается завтра…
За этими размышлениями я и не заметил, как мой младший сотрудник сам вывел меня из темницы, мы дружно показали язык охранникам и, не поднимаясь к охрипшему царю, выдвинулись в сторону Базарной площади.
Торговля уже давно свернулась, прохожих попадалось мало, народ, нервничающий из-за непонятного «невезения» и слухов о приближении орды, спешил пораньше запереться в домах. В воздухе витала нервозность и недосказанность, что в немалой степени было и нашей виной. Оставалась одна надежда на Бабу-ягу, она у нас спец, она непременно что-нибудь придумает.
У ворот с метлой наперевес ходил дьяк Филимон. Либо еремеевцы резко обленились, либо у меня специфичный глюк, либо… Версии кончились. Гражданин Груздев опустил метлу к бедру, браво стукнув концом древка о землю, и визгливо отрапортовал:
— Здравия желаю, Никита Иванович, отец-кормилец-поилец-работодатель! Всё в порядке, всё по- хорошему, а тебе дай Бог всяческого благополучия, здоровьишка отменного и друзей верных с устами сахарными!
Та-ак… По-моему, бабка в чём-то переборщила. Он этими «устами сахарными» уже всех достал. И какой идиот оставил его при отделении?! Нет, я всё понимаю, царь у нас служил в стрельцах, царица вот
