Он и стукнул-то его тогда именно как меньшого братишку, с перепугу наговорившего дерзостей. Ударил бы как следует, и не увидел бы Хельги никогда свальбардских туманов.
…Хельги грёб длинным веслом, и нарыв наливался гноем и болью, пронзая плечо, а Оттар подхлестывал язвительными словами, хорошо зная, что здесь поможет только работа…
…Беленькая гнала легкую лодку, и кот пел победную песню, а Оттар протягивал руки, перегнувшись через борт корабля.
Но всё не уменьшалась между ними полоска тёмной воды, и с медленным грохотом раскалывалась ледяная гора, и ужас рос в глазах финской девчонки, и всё отчаянней взмахивало весло, и солёные капли смерзались на загорелых щеках, ледяной коркой сковывая лицо…
А потом словно бы заплакал маленький мальчик.
Он открыл глаза, и сперва ему почудилось, будто всё сбылось и он был на корабле деда, резавшем небесные волны. Но поистине такое было слишком уж хорошо. Покачивались над головой знакомые облака, и полосатый парус гнал прочь надежду. Значит, смерть опять прошла стороной, Берег Мёртвых не хотел его принимать… Хельги повёл глазами и увидел на ближней скамье рыжего Луга.
– Да пребудут с тобой Господь и Мария, – сказал ирландец. – Что тебе снилось? Расскажи, если хочешь, а я попробую истолковать.
– Мало хорошего, – ответил Хельги неохотно. – Я слышал плач.
Луг кивнул, нисколько не удивившись. Навряд ли стоило говорить вслух о том, что это сам Хельги только что плакал во сне. Луг сказал так:
– Вот и мне больше всего жаль не Оттара, не Карка и не тебя. И даже не Беленькую. Я думаю про её сына, которому тоже захочется разузнать об отце. А что она сможет поведать ему? Они с Оттаром не были вместе и десяти дней…
Хельги рывком сел, открывшееся совпадение ослепило отблеском далёкой грозы: его собственная мать, всего девять дней и ночей прожившая у отца!.. Он даже не спросил, с чего это Лугу вздумалось жалеть Карка, который и так умер слишком легко…
Луг отвернулся, посмотрел вперёд. Там уже виднелось устье фиорда и айсберг на мели, который люди, не сговариваясь, нарекли Оттаровой Стамухой. На обратном пути Ракни обошёлся без проводников.
Монах проговорил негромко, как бы думая вслух:
– Этому малышу надо будет вырасти похожим на Оттара. Ему пригодился бы старший брат, неплохо знавший отца…
26. Парус!
Когда минуют Сумерки Богов и спасённый мир возродится, на Оттара будет похож человек по имени Ливтрасир, Сражающийся-за-Жизнь. Слишком ярко горело в нём живое и горячее пламя, чтобы полностью угаснуть даже на погребальном костре. Людям продолжало казаться – он вот-вот распахнёт дверь и войдёт, и всё станет как прежде. Никто не садился на его место за общим столом, и Хельги видел, как порой воины поворачивались в ту сторону, желая что-то сказать, спросить или пошутить, и напарывались взглядом на пустоту. Только Пламя Битвы безмолвно поблескивал на стене… Это прекратится нескоро.
Ракни вспоминал сына не чаще и не реже других. Он ни разу не вздохнул, когда при нём заговаривали об Оттаре. Однажды в Линсетре женщина хоронила любимого брата, утонувшего в ведьминой полынье под Железной Скалой. Эта женщина почернела от горя, но не выронила ни слезинки, сидела около мёртвого и сама выглядела мёртвой, пока не подошёл старый Эйрик и не отпустил какую-то очень грубую шутку, мол, ни девкам, ни жёнам проходу не было от твоего парня, а вот Ран-великанша, как видно, сумела за себя постоять.
Тут-то она всплеснула руками так, что платье лопнуло под мышками, и хлынули слёзы, уносящие из сердца недуг, и мудрый Эйрик первым обнял горюху…
Ракни, конечно, ни в чём таком не нуждался. Людей вроде него излечивают не слёзы. Конунг теперь подолгу пропадал один на морском берегу; а возвращаясь домой, говорил о сражениях или молчал.
За Хельги Виглафссона отомстил сам вождь словен. Отец ещё дышал, когда князь зарубил человека, проткнувшего его копьём. Другое дело, это никого уже не спасло.
За своего родича Ракни поклялся о голове Вагна Морехода и отправился добывать её в самую вершину моря, на Свальбард. За внучатого племянника, который погиб в Скирингссале по собственной глупости, которого Ракни и видел-то последний раз ещё в колыбели, зато предостаточно наслышан был от общей родни, – бездельный удался парнишка, не многого от него и ждали!
За Оттара… во всех девяти мирах не нашлось бы уголка, куда не добрался бы конунг, и существа, которое он пощадил бы, творя свою месть. Но за Оттара убивать было некого. Тролля не вызовешь на поединок. Воду и лёд не поразишь ударом меча. А Карк своё уже получил.
Однажды Ракни вернулся с берега раньше обычного и с головы до ног залитый кровью. Он отстранил воинов, встревоженно бросившихся навстречу:
– Это не моя кровь. Сходите кто-нибудь, обдерите медведя.
Медведей они видели часто, но до схватки ещё не доходило.
Викинги немедленно отправились по следу, прихватив с собой волокушу; и на диво лют оказался тот медведь и громаден! Поднятый на дыбы, он далеко превзошёл бы самого рослого человека, а про зубы и когти на лапах, крепких, как кованое железо, не стоило говорить. Он был убит одним страшным ударом: меч Ракни раскроил его голову и всю тушу до середины груди. Хозяин Льдов повстречал ярость и силу себе под стать.
Да, не мало будет Вагну, когда Рождающий Вдов выползет из ножен по его душу. И уж в особенности, если Ракни возьмет Вагна живым!
Неподалеку от дома, за голыми песчаными дюнами, расположилось гагачье гнездовье. Хельги повадился ходить туда и по полдня наблюдать за какой-нибудь гагой, терпеливо гревшей будущее потомство. Утки подпускали его вплотную, и дело было не только в доверчивости: прожорливые поморники с криком и дракой кружились над самыми головами наседок, – попробуй отлучись от гнезда! Хельги изловил двух разбойников и привязал их к шесту. Пленники молотили длинными крыльями, раскачивая жердь. Сперва они истошно кричали, потом замолкли и умерли. Хельги выкинул их песцам и поймал двух новых на смену.
Как-то на гнездовье заглянул Луг, послушал кошачьи вопли подвешенных птиц и стал просить Хельги отпустить неразумных, творящих зло не со зла.
– Не твоё дело, – сказал ему Хельги, и монах принуждён был отступить.
Хельги сильно переменился и сам это чувствовал. Он был иным даже тогда, когда стоял перед конунгом, придерживая вывихнутый локоть. Болели и отваливались невидимые струпья, щенок, выкинутый из лукошка, полз на берег, хрипя и давясь проглоченной тиной; теперь в его памяти было не только родное материнское брюхо, пахнущее молоком, но и беспощадные пальцы, стиснувшие загривок, и холод, и плач братишек с сестрёнками, захлебывавшихся в воде… руку, протянувшуюся к нему нынче, встретило бы рычание, а не визг.
Воины и сам Ракни больше не винили его, по крайней мере вслух. Казнить ли спасшегося от смерти за то, что другой бросился на выручку и погиб сам? Но если бы предвидеть, какую неудачу принесет он на корабль, его поистине утопили бы ещё у Железной Скалы. Хельги знал это наверняка. Да… Могли бы Гиссуровы молодцы стрелять и пометче…
Потом очередной шквал замёл снегом гагачий берег, да так, что наружу торчали лишь головы многострадальных наседок. Хельги подоспел на помощь и осторожно откапывал уток. На другой день он попробовал погладить одну из гаг. Та сжалась в комочек, но не побежала с гнезда. Хельги трогал теплые перья, беззащитную шею и, казалось, вспоминал что-то давно позабытое…
Однажды из-за мыса долетел голос прибоя, быстро перешедший в низкий грохочущий рёв. Тяжёлый накат принялся сотрясать каменные кручи – Ракни, вернувшийся с высокого берегового обрыва, бросил у очага меховой плащ, мокрый от брызг.
– Шторм идет с юга, – сказал он коротко. Вытащил прочную франкскую кольчугу, внимательно осмотрел её и надел. Взял шлем и стал проверять, не ослабли ли заклёпки. Воины начали снимать со стен мечи и секиры, надёжные, красиво разрисованные щиты… Может, эта буря принесёт с собой Вагна? Пора бы!
Море было теперь иссиня-серым и страшным; на юге росла из воды зловещая стена облаков. Скоро она
