– Возьми, тебе пригодится.
Камень был красивый, весь в прожилках и трещинках, дробивших солнечный свет. Хельги спросил недоуменно:
– Где ты взял его? И зачем?
Луг поплотней запахнул куртку.
– Ты помнишь, наверное, когда хоронили Оттара и твоего деда, Ракни велел вкатить на могилу большую глыбу, лежавшую там неподалеку. Я отколол кусочек, пока справляли поминальный пир.
Спустя несколько дней у гаг вылупились малыши. Матери тщательно высушили потомство и увели его в море. Тогда Хельги с Лугом пришли собирать пух. Они держались вместе. Монах занятно рассказывал о кораблях, обтянутых бычьими кожами, и о солнечных землях на западе, которых эти корабли будто бы достигали когда-то. Он ни о чём не просил, но Хельги решил про себя, что постарается помочь ему вернуться домой.
Свальбардское лето отгорело ярко и быстро. Умолкли шумные гнездовья, засобирались на юг гуси, и Вагн посоветовал конунгу не медлить с отплытием:
– Скоро начнутся шторма, и они могут нас здесь запереть. Я и сам едва выбрался в позапрошлом году.
Ракни кивнул. Он сделался ещё молчаливее, чем был.
Когда снимали оружие со стен, он не стал распутывать узел, державший ножны Пламени Битвы. Вынул деревянный гвоздь из бревна и убрал всё вместе в сундук. Если овладевший мечом будет знать, кто такой Оттар, он тоже не развяжет узла.
Корабль Ракни сэконунга шёл на юг. Холодные Берега, давно скрывшиеся в тумане, посылали вслед тяжёлые серые облака. Иногда они спускались к самой воде, и тогда прятался даже Лебедь, шедший на расстоянии полёта стрелы. Хитроумно был выстроен этот кнарр – под парусом он почти не отставал от Оленя. Искусные мастера предназначили его не для войны, но путешественник вроде Вагна мог смело отправляться на нём хоть кругом всей земли: он не подведёт на середине пути.
Северный ветер тянул прямо в корму, не доставляя больших забот никому, кроме рулевого. Хельги стоял у форштевня, глядя вперёд.
После гибели Оттара ему часто мерещилась какая-то прозрачная, печальная песня без мелодии и без слов. Словно далёкий, далёкий крик птичьей стаи, донёсшийся из-за туч. Эта песня зазвучала в нём и теперь, стоило вспомнить синие заливы Свальбарда и хребты белых вершин, уходящие за горизонт.
Скоро там начнутся сильные снегопады. Пролетит над побережьем слепая пурга, белый пух густо покроет оба дома и каменный курган в Могильном фиорде, и придёт тишина. Долгая, долгая ночь сомкнётся над Свальбардом, и лишь отблески сполохов будут играть на обледенелых камнях…
Вот так обзаводится человек зарубками на душе и памятными местами, властно зовущими его отовсюду, где бы он ни был. Даже мать, если попадет когда-нибудь в Гардарики, сразу примется скучать по Линсетру и вздыхать, рассказывая о нем. Подобное не минует и Хельги, и он перестанет ненавидеть Холодные Берега, а через несколько зим выстроит себе корабль и захочет побывать на Свальбарде ещё раз. Склонить голову перед курганом, подняться вверх по лососевой реке и посмотреть-таки, где её начало… Но сперва он увидится с матерью, поздоровается с горами и воздвигнет памятный камень по Оттару, сожжённому так далеко от Норэгр…
Зло родило зло, понял вдруг Хельги, глядя на серые, шершавые спины волн, лениво обгонявших корабль. Ракни обидел его недоверием, и он полез вон из кожи, доказывая свою правоту. Никогда не ссорившийся с рабами, он не попытался поговорить с Карком по-доброму, высокомерно предпочитая колотить его, неумёху… И Карк мстил – неуклюже и очень по-рабски, исподтишка. И оба не видели в ослеплении, что эта вражда всё время била по Оттару. Кот, брошенный в воду, подрезанная верёвка и, наконец, голубая пасть ледника… Если Ракни или кто другой пойдет на Свальбард через год-два, наверняка Оттарова Стамуха ещё будет стоять посередине фиорда – памятник злу, которое однажды вырвалось из рук творивших его и само нанесло смертельный удар…
Хельги ощутил чьё-то присутствие за спиной и обернулся. Возле него стоял Ракни.
При виде конунга Хельги немедленно вспомнил тот давний запрет ходить на нос корабля; наверное, сейчас снова погонит прочь от форштевня… Однако Ракни промолчал, внимательно разглядывая что-то впереди, хотя на самом деле до берега оставалось ещё двое суток пути и вокруг не было ничего, кроме тумана. Хельги уже начало казаться, что конунг, занятый своими мыслями, попросту его не заметил. Но тот неожиданно проговорил:
– Как ты думаешь, твой родич Халльгрим Виглафссон пустит нас с Вагном перезимовать к себе в Торсфиорд?
Хельги ответил:
– Я и сам хотел предложить тебе это. И думается мне, надо будет забрать с собой Беленькую. Она там, наверное, уже строит дом для Богини, дарующей сыновей.
И добавил, помедлив:
– Конунг, ты назвал меня родичем Халльгриму Виглафссону…
Ракни спокойно кивнул:
– Мы с Оттаром почти с первого дня в этом не сомневались.
Хельги смотрел на него молча, и немой, отчаянный крик рос в его душе. А Ракни продолжал по- прежнему невозмутимо:
– Многим кажется, что Оттар погиб из-за тебя. Если бы я тебя зарубил, его гибель оказалась бы напрасной. Поэтому ты живёшь. Я долго не хотел тебе говорить, но лучше скажу. Оттар собирался вступить с тобой в побратимство. Он сам мне говорил. И послушай, что я скажу тебе ещё. Тот меч, что принадлежал Виглафу Ворону, я отдам твоему дяде. У него там найдутся наследники достойней тебя, и он уж сообразит, как распорядиться. Но Оттар обидится на меня, если Гуннлоги достанется не тебе. Все видели, он не захотел взять его в курган. Ты наденешь этот меч, когда тебя введут в род и настанет твоя пора совершать мужские дела. А насчет Беленькой ты неплохо придумал. Сын должен походить на отца. Вот ты и поможешь ей вырастить морехода.
Поистине это была самая длинная речь, которую Хельги слыхал когда-либо из его уст… Замолчав, вождь повернулся, чтобы уйти к себе на корму.
– Ракни! – сказал Хельги уже ему в спину. – Ракни сэконунг! Можно мне будет ещё пойти с тобой на корабле?
– Можно, – кивнул Ракни и опять повернулся, но всё же помедлил, вновь глянул на Хельги и проговорил: – Мне не было особенно тошно смотреть на тебя, когда ты вёл корабль в Могильный фиорд. И мой сын клялся однажды, будто ты управляешься на руле едва не лучше меня. Пойдём-ка, я хочу сам это проверить!
Хельги нахмурился и пошёл за ним на корму. Укутанный тучами, впереди и вокруг корабля лежал океан. Холодный северный океан, мглистым кольцом окруживший населённую землю… И кажется людям, что беспределен тот океан и нельзя его переплыть.
Сольвейг и мы все
Теперь я спрашиваю себя: уж не Всеотец ли послал мне Торгрима, испытывая, хорошим ли станет вождём Эйрик сын Эгиля сына Хаки из Хьялтланда… Могучий Один, Отец Богов и людей, вечно стар. У него длинная борода и всего один глаз. Людям кажется, будто второй глаз он отдал вещим норнам, с тем чтобы они позволили ему напиться из источника мудрости, клокочущего под корнями Мирового Древа.
Был ли то просто залог, как думают люди? Или столь горек на вкус оказался дарующий мудрость напиток, что даже славнейший из Асов не смог его вынести и сам в муке вырвал собственный глаз?
1
В тот год мы зимовали в Раумсдале, у одного крепкого бонда по имени Гуннар. Мы – это Хёгни ярл и все викинги, ходившие на трёх его кораблях. И я, его воспитанник.
Много славных обычаев завещали нам предки. Но самый славный – тот, что велит родовитым людям отдавать детей на воспитание менее знатным. Всё в нем: и великая честь, и доверие младшему товарищу по прежним походам. И добрая наука для мальчишки, которого называют сыном вождя.
