заматерел, но не узнать его было нельзя.
– Ты поджидал… меня? – спросил я.
Молчание было мне ответом.
– Ну ладно, – сказал я и протянул ему руку, помогая подняться.
– Я не знал, что это ты. Значит, меня к тебе… – глагола Пшеницын не произнес. – Будем считать, что нам с тобой нынче пофартило.
После недолгого молчания Пшеницын сказал:
– Ты злой стал… А эта дура играет в чужие игры… Ладно, разошлись. Я тебя не видел…. И ты меня не узнал. Нет, и ты меня не видел.
И Торик Пшеницын исчез в темноте.
Естественно, ночью я почти не спал. Ничего удивительного не было в том, что при прощупывании Пшеницына я обнаружил при нем пистолет. С чего вдруг ко мне… приставили (это еще более или менее благополучное слово) человека с пистолетом? Куда мне следовало обратиться? За помощью или с просьбой о защите. В милицию? К улыбчивому Сергею Александровичу? Или к К. В., Кириллу Валентиновичу?
Можно было бы предпринять усилия и выйти на Торика Пшеницына. Но если бы он посчитал нужным, ему самому удобнее было бы объявиться мне. К тому же, возможно, сгоряча, а возможно, и подумав, он и так поделился со мной соображением о ней и ее участии в чужих играх. И может быть, его состояние или стояние во дворе (кстати, слова Пшеницына “значит, меня к тебе…”, не исключалось, имели продолжением вовсе не “приставили”, а, скажем, “привела судьба”) было вызвано личным, лирическим интересом, а не государственными либо уголовными (солонки!) надобностями. Я же ничего не знал об ухажерах Цыганковой. Но что было гадать об этом?
Утром мне позвонил Костя Алферов.
– Кое-что накопали. Бери ручку и записывай…
– Нет, – сказал я. – Надо повидаться.
– Нет времени.
– Ничего. Часок выберешь. Жду в столовой у Белорусского. А там поедешь на работу метрополитеном.
Алферов по случаю дождя явился на встречу в коричневой болонье и в болоньевом же берете. Я был в нейлоновой куртке, зонтиков из-за нелюбви к ним не заводил.
– Ты что, опасаешься телефонов? – спросил Алферов.
– Как только я взял трубку, приоткрылась дверь соседей, – соврал я.
– А-а-а, – понимающе кивнул Алферов. Он слышал от меня о Чашкиных. – Накопали мы пока чуть-чуть. И вряд ли чем тебя удивим. Копали мы главным образом по линии Кочуев. Как ты и предполагал, Кочуй – из левобережных казаков. Слободские малороссы. И эти Кочуй – в родстве со многими, а в частности и с известными Полуботками. С теми самыми Полуботками, что якобы в первой трети века восемнадцатого вложили золота на более чем миллион тогдашних фунтов стерлингов в один из английских банков…
– Ну, это миф, – поморщился я.
– Да, миф, – согласился Алферов. – Тем не менее в 1908 году почти триста пятьдесят наследников Полуботка собрались на съезде в Стародубе…
– Где? – спросил я.
– В Стародубе, нынче Брянской области…
– Опять эта Брянская область… – пробормотал я.
– Что ты имеешь в виду? – взглянул на меня Алферов.
– Нет, ничего, я просто так…
– На том съезде присутствовали и отстаивали свои права, в том числе и на стерлинги, несколько Кочуев и среди них два Кочуй-Броделевича. Ценности и реликвии в их роду, несомненно, сохранялись. Как ты опять же предполагал, представителей их рода арестовывали в восемнадцатом, тридцать седьмом и сороковом годах… Броделевичи – из польской шляхты… По материнской линии род Ахметьевых коленом Спешневых дважды пересекался с Кочуй-Броделевичами…
– Спешневых?
– Да, – обрадовался Алферов. – Один из этих Спешневых служил при Ордине-Нащокине!
– А с Башкатовыми Кочуй-Броделевичи не пересекались?
– Башкатовыми? – удивился Алферов. – Про Башкатовых ты нам ничего не говорил…
– Ах, да! – спохватился я. – Я и забыл…
– Ну и как? – спросил Алферов.
– Все это очень общие сведения… А все решит частность.
– А ты нам и не давал узких целевых указаний. Ждем их.
– Пожалуй, я и не могу вам их сейчас дать…
– Что-то я не вижу в твоих глазах огня и жара, – обеспокоился Костя.
– Устал, видимо, – сказал я. – Надо бы в отпуск сходить.
Фу-ты, вспомнил я по дороге в редакцию, хотел же спросить Костю, что он знает о сегодняшних делах
