находясь под следствием. Без оружия я чувствовала себя голой, но раз уж я засветила свой значок, с этим приходилось мириться. А еще это означало, что кого бы из телохранителей не прислал бы мне Жан-Клод, они бы не смогли приехать. Ни один из них не имел маршалский бейдж, зато некоторые успели отмотать срок.
Открылась дверь, и я напряглась; свободная рука дернулась к пистолету, которого не оказалось на месте. Блин. Но это оказался не плохой парень, а инвалидное кресло, которое вкатила медсестра. В кресле был Фрэнк Шуйлер, отец Джейсона. К его носу были протянуты трубочки, позади кресла был установлен кислородный баллон и две разные капельницы, но все же он был здесь.
Медсестра упорствовала:
— Я же вам говорила, он не очнется до утра, мистер Шуйлер!
— Мне нужно видеть его, — сказал он тем низким голосом, которого никогда не будет у Джейсона, а затем взглянул на меня своими глубокими темными глазами. Не совсем дружелюбный взгляд, напряженный скорее. Подобно многим истощенным болезнью людям, он был подточен вплоть до нервных окончаний, эмоций, нужд. Это было видно по его глазам — злым глазам, — нет, наполненным яростью. Может, он злится на свое тело? Или по жизни злой? Какая бы ни была причина, мне все равно. Если он думал, что появится здесь и накричит на меня, или Джейсона, то он ошибся. О, кричать он мог, но я в долгу не останусь. Больше я этого дерьма терпеть не стану, и я точно прослежу, чтобы и Джейсону тоже не пришлось терпеть ни от кого.
Очевидно, мы молчали и разглядывали друг друга достаточно долго, чтобы заставить нервничать медсестру:
— Почему бы мне не отвезти вас обратно в вашу палату?
— Подкати меня ближе к кровати, черт возьми! Я не для того такой путь проделал, чтобы просто на него посмотреть.
Медсестра посмотрела на меня, как будто ждала разрешения, или хотела извиниться.
— Можете придвинуться ближе, если обещаете держать себя в руках, но если вы здесь, чтобы собачиться или кричать — выметайтесь.
Он уставился на меня, а затем его взгляд переместился на мою руку, сжимающую руку Джейсона.
— Так ты и вправду его девушка, так?
— Да, так.
— И тот факт, что я — его отец — не заслуживает твоего снисхождения, верно?
— Не сегодня.
— Ты действительно выставишь меня из палаты. Его умирающего отца, из палаты единственного сына?
— В мгновение ока, если будете плохо себя вести.
— А кто решает, что значит «плохо»?
— Я.
— Ты?
— Да, — я сжала руку Джейсона чуть крепче.
Он обернулся к медсестре:
— Поставь кресло поближе и убирайся.
Она вновь взглянула на меня. Я кивнула. Она подкатила кресло поближе, но так, будто не была уверена, что это хорошая идея. Я тоже не была в этом уверена, но и в том, что это плохая идея, я тоже уверена не была. Я не отодвинулась, мое кресло было придвинуто так, чтобы я могла дотянуться до руки Джейсона. Кресло-каталка было достаточно близко, чтобы наши ноги почти соприкасались. Это было почти слишком близко, чтобы было комфортно, личное пространство нарушалось почти слишком сильно, но я осталась сидеть, где была, и он не сказал сестре переставить его кресло куда-нибудь еще.
Он положил свою руку на покрывало поверх ноги Джейсона, проворчав медсестре:
— Убирайся, я тебя кликну, когда понадобишься.
Медсестра посмотрела так, будто не была уверена, что ей следует уходить, но подчинилась. Он подождал, пока дверь позади нас закроется, прежде чем сказать:
— Я сожалею, что не поверил, что ты его девушка.
— Мне тоже жаль.
Мы сидели каждый в своем кресле, я — держа руку Джейсона, Фрэнк — положив свою большую ладонь на ногу сына. В комнате было очень тихо, слышно было, лишь как время от времени пищали мониторы, да слабые звуки разных капельниц — его и Джейсона. Это был та тишина, что, затягиваясь, пускает мурашки по коже, поскольку ты чувствуешь, что должен что-то сказать, но ничего не приходит на ум. Он не мой отец. Это не мои проблемы, но, каким-то образом, я оказалась единственной, кто сидел в нескольких дюймах от умирающего мужчины, пока тот смотрел на пострадавшего сына.
— Ты не такая, как большинство женщин.
Я аж слегка вздрогнула, просто от того, что он нарушил тишину.
— Что вы имеете в виду? — удивилась я. Итак, это был хороший, располагающий к беседе вопрос.
— Большинству женщин необходимо поговорить. Они ненавидят молчание.
— Временами, да, но я не против тишины, особенно, когда не знаю, что сказать.
— Ты не знаешь, что мне сказать? — спросил он, наградив меня всей силой взгляда своих глубоко посаженных глаз.
— Не совсем.
Он улыбнулся, одновременно сжав ногу Джейсона.
— Но ты это признаешь, не то, что большинство людей.
Я пожала плечами:
— Я же не большинство.
— Я слыхал, ты убила троих, чтобы спасти Джейсона, — в этот раз он говорил, глядя на него, а не на меня.
— Да, двух вампиров и одного человека.
Он взглянул на меня и спросил:
— А это имеет для тебя значение, что двое из них были вампирами?
— Вампиров сложнее убить, это делает историю еще внушительнее.
— Странная ты женщина, — он почти улыбнулся.
— А какие еще женщины способны держаться на равных с вашим сыном?
Он посмотрел на Джейсона, и этот взгляд наполнил его жесткое лицо такой нежностью, которой я от него не ожидала.
— Мы всегда были слишком разными, чтобы ладить друг с другом. Я порицал, ну, ты знаешь, что я упрекал…
Я понятия не имела, что именно он порицал, но оставила это при себе. Было у меня такое чувство, что я могу кое-что узнать, если промолчу.
— За что они его так? — спросил мистер Шуйлер.
— Его в очередной раз избили вместо Кита Саммерленда, как в школе.
— Его избили, потому что думали, что он — Кит?
— Да.
— А за что они хотели навалять Киту?
— Видимо, Кит спутался с чьей-то женой, и ее муж был с этим не согласен.
Что-то отразилось на лице Фрэнка, какая-то боль, пролетевшая сквозь эти темные, скрытные глаза.
— Ты что-то знаешь, так ведь?
— Я много чего знаю. Спросите точнее.
Он потянулся к руке Джейсона, которую я все еще сжимала. Он замешкался, как будто собирался накрыть своей большой ладонью обе наши руки. Мне было неудобно, так что свою я убрала. Я оставила руку Джейсона в одиночестве, и Фрэнк Шуйлер обернул свою большую ладонь вокруг нее. Он держал его руку
