не может помнить. Потому что это случилось не в настоящей жизни...
Вспышка...
Пошатываясь, Рысцов вошел в комнату и обессиленно упал на кровать. Ольга машинально посторонилась, не переставая всхлипывать.
– Рассказывай, – попросил он, боясь взглянуть на нее. – Все. От начала до нынешнего мгновения.
Она убрала ладони от заплаканного лица и усмехнулась:
– Это долго, Валера. Это целая жизнь...
Рысцов промолчал. Хлопнула на сквозняке форточка, и летний ветерок несмело скользнул по его голым ногам.
– Ты лучше спрашивай, – успокаиваясь, посоветовала Ольга.
– Да, верно... Пожалуй, ты права, – согласился он. Порывисто вздохнул: – Даже не знаю, с чего начать...
– Начни с главного.
Валера крепко задумался, прикрыв замерзающие ступни краешком одеяла.
– Что реально из моих воспоминаний? – спросил он через минуту.
– Откуда мне знать... – Ольга покусала нижнюю губу. – Они у тебя всегда разные.
– Почему со мной происходит... такое? Мне очень трудно объяснить... Этот дом для меня чужой. Но в то же время я могу не глядя обойти все его закоулки, будто жил тут не один год. Я не помню, как оказался здесь, но помню тебя и Сережку...
– Война... – с отвращением и застарелой горечью в голосе прошептала Ольга. – Не помнишь?
– Нет...
– Как всегда... – Она устало вздохнула. – Ты был на войне в девяносто пятом году. Там тебя контузило... Когда ты вернулся – нейрохирурги и психиатры надивиться не могли твоей травме... Однажды целый консилиум собирали, сволочи.
Валера сглотнул волглую слюну.
– Они так и не сумели толком разобраться в деталях повреждения твоего мозга. Но последствия предсказали довольно точно... Когда твое подсознание пытается смоделировать образную картину того, что с тобой случилось там, в Чечне, мозг включает своеобразный механизм защиты. И возникает некая ложная память. Всегда разная, но достоверная и детализированная до гениального безумия. Это происходит во сне, потому что поврежден варолиев мост... Точнее, какая-то там формация, отвечающая за конструкцию сновидений... Я точно не помню... Через некоторое время ты отходишь от альтернативной жизни, нарисованной твоим воображением. А потом, через пять-шесть месяцев это повторяется вновь... Уже десять лет, Валера.
– Вчера... снова?
– Да, ты не послушался меня. Выпил стакан водки, хотя знаешь прекрасно, что алкоголь стимулирует все это дерьмо...
– Я ведь совсем не помню никакой войны, Оля. Не помню прошлого... – Рысцов вдруг встрепенулся. – А Светка где?
– Какая еще Светка? – Она в отчаянии заломила руки. – Боже мой... То Кристина... то Светка... Я так больше не могу...
– Значит... Сережка наш с тобой сын? – осоловело уточнил Валера.
– Нет, блин... Деда Мороза со Снегуркой!
– Стоп. А... – Рысцову пришла в голову одна идея. – Скажи, чем сейчас занимается Андрон?
– Андрон? – Ольга знакомо наморщила лобик. – Во МХАТе режиссером, кажется, работает... Точно не знаю, мы давно уже не виделись. Как-то все некогда...
– Во МХАТе?! – Валера не сдержал мерзкую ухмылку. – Ладно, допустим... А я?
– Что – ты?
– Я... я чем занимаюсь?
– Ты после увольнения в запас всерьез увлекся интернет-дизайном. Сейчас уже начальник отдела в крупной фирме.
Рысцов не мог больше крепиться. Он рассмеялся во всю глотку.
– Ну и ну... Странички, стало быть, верстаю...
Вдруг он перестал улыбаться. Новая догадка ветвистой молнией обожгла череп изнутри.
– Если сейчас только две тысячи пятый... То можно все предотвратить. Надо только отыскать Всеволода. И никогда не появится эс...
Ольга с жалостью и укоризной посмотрела на него. Погладила по голове:
– Валера, у нас нет и никогда не было знакомого по имени Всеволод.
– Правильно. Он только
– У тебя сейчас самый острый момент. Такое уже было не раз: ты болезненно переживаешь крушение несуществующей жизни, которой дышал, где радовался и плакал. Это больно, я даже не представляю – насколько больно... Наверное, это похоже на ощущение, когда отнимают руку... Или вставляют искусственное сердце.
Валера смотрел на Ольгу в упор. Она не впервые говорила ему эти слова – он не помнил, но чувствовал.
– А Мелкумова? Шуров? Феченко?.. Их тоже... нет?
Ольга, не отводя пронзительно утомленный взгляд, едва заметно покачала головой. Отрицательно.
Валера медленно поднял руку и потрогал указательным пальцем за правым ухом. Бугорок, под которым должен был прощупываться ресивер-имплантат, отсутствовал. Неужели все это было игрой воображения, сбивающего с ног память о страшных днях войны?..
– Хочешь, я расскажу тебе о том мире, в котором жил?
– Да. Только завтра, хорошо?
– Конечно...
Ольга поцеловала его в щеку, оставив почти неуловимый запах духов, и улеглась, поправив подушку.
– Оля...
– Что?
– Можно я пока не буду выключать свет?
Она вздохнула и, натянув одеяло на голову, прошептала:
– Спокойной ночи...
Рысцов встал, раздвинул тюлевые занавески и открыл форточку настежь. Присел на кромку кровати, стараясь, чтобы матрац не скрипел, и стал смотреть сквозь стекло.
Там горели фонари, складываясь в незнакомый мерцающий узор. Фальшивила какая-то ночная птица, деревья шептались друг с другом о своих летних мыслях, доносился приглушенный смех припозднившейся компании.
Вспомнились вдруг и быстро проплыли перед глазами чьи-то строчки:
Валера сидел так до самого утра. Он все смотрел и смотрел на гладкую кожу своих рук, ровные костяшки, аккуратно обстриженные ногти. Ничто не пропадает бесследно – остается фрагмент, контур, нечто эфемерное, напоминающее о реальности прошлого... Так и его шрамы. Они не исчезли.
Они всего лишь переместились на плоть памяти.
На темные грани снов.
Рысцов оглядывал вещи, наполняющие чужую комнату. Переводил взгляд с одной на другую, старался ухватить смутные образы, хвостики ассоциаций, какие-то крошечные штришки, фрагменты полотна, которое
