— На Тринидаде высадку отрабатывали. Какой-то выблядок из местных самоделку на берегу установил. Дарин и вляпался. Ноги напрочь оторвало. Только и мелькнул жопой в воздухе.
— Блин! — с чувством говорю я. — И до вас докатилось, значит?
— Что значит «и до вас»? — подозрительно спрашивает Гус. — С нас оно и началось. В колонны на марше стреляют. Тропы в джунглях минируют. В военном городке снайпер двух баб замочил. Среди бела дня. Из магазина шли.
— Я думал, только у нас такое говно, — качаю я головой.
— Оно везде. И скоро каша будет крутая. Все к тому идет. Жопой чую. На Тринидаде часовые уже конкретно оборону держат. Стреляют там каждый день. Боеприпасы оттуда вывозят, склады чистят. Увольнения отменены. Тут еще попроще, у англиков. А у латинцев — полная труба. Ты в курсе, что у них набор запрещен? Больше оттуда ни одного рекрута. И всех, кто оттуда призвался, потихоньку перевели к черту на кулички. Независимо от званий и заслуг.
— Чего, думаешь, заварушка будет? — Я понижаю голос.
— Тоже мне тайна, — хмыкает Гус. — Однозначно будет. Все бы ничего, но эти их лозунги «Шеридану — демократическое правление» да «Долой имперских оккупантов»… Сам знаешь, Генрих и не за такое в пыль растирал.
— Давно пора, однако, — задумчиво замечаю я.
Гус только молча кивает.
За разговором мы незаметно опорожняем несколько кружек. Приятное, легкое опьянение охватывает меня. Я всегда был слабоват на спиртное. Бар постепенно наполняется народом. Голоса, смех, звон посуды и музыка начинают сливаться в неповторимый звуковой фон, присущий небольшим забегаловкам. За этим фоном я не сразу слышу трель коммуникатора. Ника. Я совсем забыл про нее.
— Ты где, чудовище? — спрашивает она.
Гус с любопытством косится на ее лицо.
— Я в «Треске», кошка, — говорю я с улыбкой. — Встретил старого друга.
— Алкоголик, — шутливо выдает Ника. — Познакомил бы нас, что ли?
— Конечно, милая. Дорогая, это мой друг Эрнесто Фар. Уорент-офицер морской пехоты. Эрнесто, это Ника Шкловски… мой близкий друг.
— Рад знакомству, мисс, — склоняет коротко стриженную голову Гус.
— И я рада, Эрнесто. Вы посетите нас сегодня?
Все-таки Ника бесподобна. Откуда эта интонация у дочери мелкого имперского служащего? А эта улыбка?
— Увы, мисс, не сегодня. Через час я должен уехать. Мне очень жаль, — чопорно говорит Гус.
— И мне жаль, Эрнесто, — цветет улыбкой Ника. Поворачивается ко мне. — Ты заедешь за мной, чудовище?
— Да, через часок, дорогая.
— Я уж подумала, ты меня бросил, — хихикает Ника. Улыбается Гусу и обрывает связь.
— Не дождешься, — говорю я, пряча коммуникатор в карман.
— Ну все-таки жизнь твоя не так пуста, — подкалывает меня Эрнесто.
— А то!
Оставляю Гусу свой номер. Беру с него обещание позвонить сразу, как только будет в Зеркальном.
— Слово! — божится Гус.
Я смотрю в его лицо, продубленное солнцем, битое морским ветром и песком. На мощные желваки. На морщины вокруг глаз. На седые виски. Гус не то чтобы сильно сдал, но стал как мореное дерево, что ли. В нем трудно узнать того, прежнего, молодого и бесшабашного Гусеницу. Трудно, но можно.
— Береги себя, унтер. Не подставляйся, — прошу я его.
Он смеется в ответ. Глаза его серьезны.
— Да брось, Француз. За меня теперь в говно лезут тридцать лбов типа тебя, только умнее. А я иду тихонько сзади и даю им подсказки, как не испачкаться. Все будет нормально.
Мы крепко жмем друг другу руки. Я расплачиваюсь за выпивку. Автопилот выводит машину в расступившийся уличный поток. Мне хорошо и грустно. Гус, старая ты сволочь… Как, однако, тесен мир…
— Мне понравился твой друг, — сообщает Ника, прижавшись щекой к моему плечу. — Он чем-то похож на тебя.
— Такой же старый? — уточняю я.
— Ты не старый. Ты зрелый, — возражает она. — Сколько можно повторять?
Я легонько прикасаюсь губами к ее лбу. Обвиваю рукой плечи. Ника закрывает глаза и тихонько улыбается.
— Маленькая лгунья.
«Форд» уверенно петляет по городским развязкам, приближая нас к дому. Многоцветные зеркальные башни возносятся над нами к самым облакам. Отражаясь от полированных граней, вечернее светило яркими брызгами разлетается по соседним башням, снова многократно дробится и каскадами света сваливается на нас. Сколько живу в Зеркальном, все не могу привыкнуть к этой красоте. Свет слепит глаза и не дает увидеть ничего, кроме ярких разноцветных лучей, скрывающих грязные подножия великанов и многочисленные полицейские патрули вокруг. Огромные рекламные сполохи возникают в воздухе, манят, чего-то обещают, пронзают звучными аккордами, цветут улыбками и довольными лицами. Мы проносимся прямо сквозь них. Некоторые еще и пахнут: духами, пряностями, свежим морским ветром. Иногда банальным пивом или жареным мясом. Каскад запахов обволакивает нас, мы несемся сквозь соблазнительные ароматы, и запах волос Ники смешивается с ними.
Машина крутит стремительные спирали, спускаясь по огромному серпантину сквозь мешанину транспортных уровней. Автопилот выбирает кратчайший маршрут. Я редко включаю систему безопасности, не включил и сегодня, и теперь центробежная сила валит нас на мягкие подушки, дурачась, мы барахтаемся на них, пытаясь подняться и освободиться друг от друга, но машина закладывает очередной головокружительный вираж, и Ника снова, смеясь, утыкается мордочкой в мой бок. Движок набирает обороты. Над нами опускается крыша, сразу отсекая шум ветра. Место, где мы едем, не считается безопасным. Здесь могут бросить из окна в проезжающую машину бутылку или чего похуже. Просто так. Без повода. Семидесятая улица, с первого по восемнадцатый уровни, широкой дугой охватывает южную границу Латинских кварталов. Тут нет рекламных голостендов и воздух пахнет отнюдь не пряностями. Цветная ароматная жизнь остается где-то вверху, почти невидимым отсюда пятнышком света. Останавливаемся на перекрестке, пропуская тяжелый мусоровоз. Рядом с визгом тормозит здоровенный открытый джип. Четверо смуглых парней, потягивая наркопиво, белозубо скалятся в нашу сторону. Взгляды их липкие, как патока, они похотливо ощупывают лежащую у меня на плече Нику.
— Сеньор, не хотите помыть машину? — издевательски спрашивает один из них, перекрикивая звуки заунывной аритмичной музыки.
Я молча отворачиваюсь. Игнорирую откормленного крысеныша. Под сиденьем у меня разрешенный к ношению короткий автоматический дробовик. И я неплохо умею с ним управляться. Левая рука удобно ложится на отполированную рукоять. Но разборки с местной, прикормленной бандами полицией мне ни к чему. Чувствую, как напрягается на моем плече Ника.
— Все нормально, солнышко, не волнуйся, — шепчу я ей.
— Папаша, отпусти дочку развлечься! — вопит другая образина. Глаза его совсем свело в кучу от принятой на грудь ударной дозы, он с хрустом мнет пустую банку и швыряет ее мне под колеса. Идиотское блестящее кольцо свисает с его ноздрей.
Отпускаю дробовик, выставляю руку в окно и показываю образине поднятый мизинец.
— Ты на себя в зеркало давно смотрел, урод? — спрашиваю я. — Сходи в зоопарк, там у макаки как раз течка.
Автопилот трогает вперед. Ускорение вдавливает нас в сиденья. Джип дымит лысыми покрышками, с ревом стартуя следом. Дружный мат озверевших обезьян быстро остается позади. Куда им тягаться с моим
