морпеха, я для нее — пережиток ледниковой эры, чудом выжившее ископаемое, так непохожее на улыбчивых молодых лейтенантов, перспективных холостых майоров и льстивых полуполковников. Меня окружает армия служащих в форменных одеждах. Они демонстрируют мне сладко пахнущие голограммы. Дело чести для них — клиент всегда прав, это значит, они должны продать мне то, что им нужно, но при этом я должен остаться доволен. Они атакуют меня на первый-третий. Они подключают тяжелую артиллерию — ко мне выходит заведующая отделом. Я непреклонен — я хочу именно этот букет, одиннадцать роз, не больше и не меньше, и я не хочу, чтобы на него таращился весь Марв. Я хочу вот эту красивую, прозрачную с одной стороны коробку и хочу, чтобы розы, шикарные алые бутоны, остались такими же свежими и росистыми, словно их минуту назад срезали. Я хочу, чтобы моя женщина открыла эту коробку вот тут и чтобы бутоны веером высыпали навстречу свету. Да, я понимаю ваши трудности. Я готов заплатить вдвойне. Нет, мне не нужен другой букет. Нет, я хочу именно эти цветы. Нет, меня не интересуют модифицированные тюльпаны из Маленькой Голландии. Нет, мне не нужна доставка. Мисс, я хочу то, что хочу, и надеюсь, вы меня правильно поняли. Мисс, я отсюда без них не уйду. Мисс, мой высохший от обезвоживания труп будет вам сниться по ночам. Мисс, вы очаровательны. Я восхищен вашим терпением и профессионализмом. На месте вашего начальника я бы предложил вам повышение — вы его заслуживаете. Спасибо, мисс. Эта роза — вам, мисс. Когда я делаю шаг на тротуар, я слышу за спиной дружный облегченный вздох.
Я выхожу из такси за квартал до ее дома. Стараюсь идти не спеша, чтобы унять колотящееся сердце. Представляю, что скажу ей, когда она откроет мне дверь. В голову лезет всякая чушь, вроде «вы сегодня особенно очаровательны, Шар» или «я боялся вас не застать». Патруль проверяет мои документы. Я, не глядя, протягиваю пехотному капралу свой жетон и в нетерпении переминаюсь с ноги на ногу. Когда я поднимаюсь по ее крыльцу, десятки любопытных взглядов подпирают мне спину. Она открывает мне дверь, уже успела переодеться и подготовиться к встрече, она смущена невероятно, и рада мне до невозможности, и одновременно это скрыть пытается, и от этого только еще больше смущается. Я даже не успеваю понять, что на ней, воздух исчезает из легких, он мне сейчас не нужен, я не могу оторвать глаз от нее, я как загипнотизированный делаю шаг, она пятится, пропуская меня, я снова делаю шаг, дверь за спиной скрывает любопытные физиономии, я подаю ей коробку, которая теперь кажется мне до ужаса нелепой.
— Какая прелесть! — искренне восхищается она, когда розы высовывают наружу свои алые мордашки. — Прошу вас, Ивен, располагайтесь. Признавайтесь, где вы спали сегодня? Приютил вас кто- нибудь, когда вы от меня сбежали, или так и маялись на улице?
— Ну до этого не дошло, Шар, — смеюсь я. — Я умудрился выспаться в квартале психологической разгрузки, у милой дамы по имени Сара.
— Ох, Ивен, разобьете вы мое бедное сердце, — продолжает она пикировку. — Пока я тут от одиночества маюсь, вы согреваете бок какой-то посторонней женщине!
— Что поделать, Шар, я любвеобилен. Если я не уделю своего тепла хотя бы раз в сутки, то внутренний жар меня просто расплавит. Вас это расстраивает?
— Не то чтобы мне это все равно было, но все же жаль, когда зря такие ресурсы растрачиваются. — Она улыбается, склонив голову набок, она снова владеет собой и излучает обаяние, которым явно умеет пользоваться. Она берет меня за руку и ведет за собой. Я наконец вижу, что она в элегантном сером брючном костюме, крохотная золотая брошь на лацкане, холмики ее грудей рвутся из приталенного жакета, и волосы — я никогда не поверил бы, если бы мне рассказали, что такие короткие волосы можно уложить в стильную прическу.
— Это очень важно, что кому-то не все равно, куда ты себя растрачиваешь, — отвечаю немного невпопад, и мы садимся, по-прежнему держась за руки, на краешек кривоногого диванчика, сидим с прямыми спинами, глядя в глаза друг другу.
— Всегда есть кто-то, кому не все равно, надо только уметь его заметить.
— Что поделать, слеп я сердцем от природы и чутьем волшебным обделен.
— Это практикой постоянной достигается и тренировками многочисленными.
— Мне трудно противиться вашему опыту.
— У меня вовсе нет такого опыта, я сужу об этом по учебникам.
— Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, — убежденно говорю я.
— От вас снова веет жаром.
— Да, мне не на кого было его растратить — отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.
— Тяжело вам приходится…
— Хоть вы меня понимаете…
— Это так важно, чтобы хоть кто-то тебя понимал…
— Мне важно, чтобы меня понимали именно вы…
— Я смогу, я психолог по образованию…
— Увы, психология тут плохой помощник… Даже докторская степень вряд ли спасет…
— Вы меня пугаете…
— Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.
— Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.
Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь от ее глаз и опускаю взгляд на ее губы. Они приоткрыты. Они манят меня нестерпимо. Я сошел с ума. Ложбинка под ее пухлой нижней губой — центр вселенной. Мне уже ничего не страшно, и никакие гипновнушения надо мной не властны.
— Вы боитесь не меня — себя…
— Чертов искуситель. — Грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой. — Я уже ничего не боюсь, — добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха — мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться наконец. — Ивен… — произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха, и мы уже не видим ничего, она умудряется подняться, она целует меня в поднятое ей навстречу лицо, и мои ладони жадно исследуют ее и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает где-то в огромный тамтам. И я что- то шепчу несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках, и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы где-то плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела. Я выключаюсь, на хрен, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль, и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И, приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, ноги связаны узлом в штанинах комбинезона, я понимаю: моя жизнь до сих пор — сплошная репетиция, и я родился только что, и этот новый мир мне нравится чертовски. — Ивен, боже мой. — Теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди. — Что же это такое, Ивен! Так не может быть!
Ее ладонь прикасается к моим плечам, она едва касается своими длинными пальцами мышц моего живота, гладит шею, ерошит волосы, она исследует меня жадно и пытливо, словно мы не виделись вечность, я понимаю, что так оно и есть, я только что увидел ее, измятую моим диким порывом, она прекрасна в своей наготе, и мне досадно, что я не помню ничего и только хочется снова и снова быть с нею, ощущать ее, слушать ее дыхание и ловить жаркий шепот, невидимая волна подхватывает нас, несет куда-то, в ушах снова шумит, и я тону в ее бездонных глазах.
— Милый… не здесь… — пытается она слабо протестовать, но я уже не понимаю ее, мы тянемся друг к другу и вновь сливаемся в единое целое, слова ничего не значат для нас, мы пьем друг друга, измученные всепоглощающей жаждой, и никак не можем напиться. — Я люблю тебя… люблю… — шепот ее, как далекая капель, едва доносится до меня, и я снова превращаюсь в сверхновую.
