— Да брось, я же пошутил. — Глядя на смеющегося начальника, сержанты и капрал тоже растягивают губы в гримасе, означающей проявление радости. — Талисман в обязательную экипировку не входит.
— Я все равно сделаю, сэр! — как-то растроганно заверяю я.
— Ладно-ладно, иди. Не забывай пищу получше пережевывать. Никакой талисман тебе не нужен — вон у тебя какие бицепсы. Не то что у меня, пробирочного червя, — шутит медик.
Я выскакиваю из отсека весь красный от смущения: офицер меня вроде как похвалил, хотя и в шутку. Одеваясь, замечаю, что, действительно, почти у всех наших на шее на коротких пластиковых шнурках висят талисманы — обычные винтовочные патроны, отполированные вручную до блеска и с именем, выгравированным на донце. Это единственное украшение, что нам позволено носить. Патроны самые что ни на есть боевые. По традиции, когда кончаются боеприпасы, такой патрон можно вогнать в ствол перед последней атакой. Перед решающим боем нам разрешают вывесить талисманы поверх брони. «Свесить шнурки» — так это у нас называют. Согласен, не слишком благозвучно.
Меня встречают шутками, от которых краснеют уже и мои уши:
— Что, Жос, не выдержал смотра? Наш медик солдата без патронов за здорового не считает? Ты только в следующий раз не перестарайся — один патрон на шею повесь, а не целый ящик! Да смотри, граната не подойдет: под скафандром мешать будет!
После очередных стрельб, спросив у сержанта разрешения, я оставляю себе новенький, матово сияющий патрон. И каждый вечер после отбоя тихо и осторожно, стараясь не разбудить товарищей, полирую его об одеяло. А однажды, когда представляется случай, заскакиваю к техникам из роты обслуживания и прошу их выгравировать на патроне свое имя.
— Тебе имя полностью или как?
— А можно?
— Можно-то можно, но на донце все не войдет: слишком длинно. Если хочешь, на боку сделаю.
— Нет. На боку не надо — подаватель заклинит. Пиши на донце. Только фамилию.
— Ну-ка, дай глянуть! — просит меня в душевой взводный сержант Сорм.
Смущаясь, я протягиваю ему сияющий цилиндрик на новеньком мягком шнурке.
— А что, неплохо вышло. Красиво. Только после отбоя теперь старайся спать, а не красоту наводить.
— Спасибо, сэр. Больше не повторится, — обещаю я.
Земля на экране внешнего обзора выглядела очень занимательно. Нельзя сказать, чтобы я не видел материнской планеты раньше. Видел, конечно, видел. Во время многочисленных тренировочных высадок на полигоны Луны яркий бело-голубой шар часто висел, казалось, над самой головой. Но сейчас все было по- другому. Из голубого шара Земля превращалась в гигантскую чашу, дымка облаков укутывала ее края, и чем ниже мы опускались, тем больше казалось, что мы падаем на дно океана; материки раздвигались, будто живые, приобретали цвет, и постепенно голубой цвет над Африкой сменялся коричневым и буро-зеленым. Наш бот ощутимо трясло, это чувствовалось, несмотря на усилия гравитационных демпферов. Экран внешнего обзора по временам слегка расплывался от перегрузок, и лейтенант Бейкер Восьмой — его тоже перевели в первый взвод — подбадривал нас по внутренней связи. Все это было несколько непривычно. До этого мне не приходилось совершать высадку на планету с атмосферой.
Состояние легкой отрешенности, сопутствующее ситуации, приближенной к боевой, охватывало меня. Я уже говорил: чувство страха у легионера отсутствует. Настороженность и трезвая оценка ситуации вполне заменяют его. Любуясь цветными видами, я прокручивал в голове варианты действий при повреждении бота зенитным огнем и повторял условия вводной. Лейтенант должен знать, что я спокоен. И командир отделения, сержант Васнецов Пятый, тоже. Я самый молодой солдат в его отделении. Сквозь тусклые блики на лицевой пластине сержантского шлема я угадываю его напряженный взгляд. Он делает успокаивающий жест правой рукой, одной лишь ладонью — остальное намертво зафиксировано во избежание травм при торможении.
Россыпь домов вращается над нашими головами, по крутой дуге мы пикируем к самой поверхности, одновременно выполняя противоракетный маневр. Наверное, с Земли строй из сотен десантных судов, оставляющих за собой белые инверсионные следы, выглядит внушительно. Железный кулак, стремительно и неотвратимо падающий с неба. Демпферы воют, заглушая рев двигателей. Короткие, все учащающиеся уколы в голове — отсчет. Руки плотно охватывают цевье винтовки. Тело склоняется вперед. Короткий визг компенсаторов как завершающий аккорд. Шипя, бот раскрывается, подобно майскому жуку. Борта поднимаются вверх. Десантные аппарели откидываются, превращая палубу под ногами в крутой склон. «Пи-ик!» — звучит последний сигнал. Страховочные скобы освобождают наши тела. Как один человек, мы молниеносно слетаем на землю. Глаза смотрят вперед, одновременно наблюдая за местностью и считывая показания прицельной панорамы со стекла шлема. Полупрозрачная пелена с цветными значками на ней — это не туман. Тактический блок подает сигнал непосредственно на зрительный нерв, отчего картинки причудливо накладываются друг на друга. Вспышки над головой не озаряют дома и странные поверхности из белых и серых камушков меж ними — бот не поддерживает нас огнем. Вместо этого он закрывает створки палубы и, тихо гудя, поднимается на тридцать метров вверх, где и зависает. За нашими спинами другие десантные средства, произведя высадку, поступают так же. Тени от недвижно висящих над землей судов уродуют нарядные дома неровными пятнами. Люди, стоящие на обочинах, — пестрая галдящая масса — задирают головы вверх. Мы движемся двумя колоннами, бежим трусцой в ногу, через пятьдесят метров взвод вливается в ровный прямоугольник батальонного строя и звучит команда: «На пле-чо! Шлемы а-а- ткрыть!» Короткое шевеление серых спин. Успокаивающая тяжесть оружия на левом плече. И воздух Земли, напитанный сотнями незнакомых запахов и звуков, врывается в крохотный мир под броней, слепя ярким светом.
Нам запрещено появляться на материнской планете. Легион потому и называется Инопланетным, что несет службу вне Земли. На Земле службу несут военнослужащие из числа граждан. Сегодняшний день — исключение. Сегодня мы участвуем в патриотическом военном параде, вместе с земными войсками проходя по улицам ежегодной столицы. Наша показательная высадка — часть зрелищ, которыми мы радуем пресыщенные взгляды граждан. Моя винтовка не заряжена, подсумки пусты и для пущей страховки затворы заблокированы командой с корабля-носителя. В сияющей броне боевых машин Третьего бронетанкового полка, что пойдут за нами следом, отражаются деревья и солнечные искры — по случаю торжеств режим маскировки отключен. Мало кому покажется интересным вид приземистых колесных танков с мимикрирующей броней, которых не разглядишь на фоне узорчатых декоративных решеток и бело-розовых стен мадридских дворцов.
Мы быстро формируем парадные коробки. Толпа по обочинам густеет. Люди выглядывают из окон, свешиваются с резных балконов. Редкие дети, похожие на резвящихся зверьков, суетятся под ногами взрослых и, смеясь, бросают в наш строй конфеты и флажки с эмблемой Легиона.
Оркестр начинает «Марш легионера», отсюда его почти не слышно за шелестом листвы и бормотанием толпы, но мелодия все равно звучит в ушах барабанным ритмом: ее транслируют на наши шлемные станции. Почему-то я не ощущаю никакой торжественности. На нас показывают пальцами, как на диковинных существ. Так непривычно видеть голубое бездонное небо над головой и под ним — множество людей, которым не требуются дыхательные маски и защитные скафандры.
Такблок сообщает о переходе к следующей части вводной. Над строем разносятся церемониальные команды. «К торжественному маршу… на одного линейного дистанции… побатальонно… первый батальон прямо, остальные напра-во!» Слитное «клац-клац» в ответ. В числе других я превращаюсь в камень. Туловище напряжено и чуть подается вперед. Открыв рты, публика удивленно смотрит на невиданное действо. Многие забывают пить пиво и целоваться с кем ни попадя. Временами возникает ощущение, что они тут все непрерывно целуются. «Марш!» — батальон выбрасывает вперед правую ногу. Скользкая каменная палуба вздрагивает от одновременного удара сотен шипованных ботинок. Толпа очухивается от наваждения, голоса ее крепнут, люди вытягивают шеи, женщины восторженно визжат, кто-то аплодирует, кто-то поднимает бутылки в приветственных жестах. Десятая пехотная, развернув знамя, длинной серой змеей грохочет по нарядному проспекту Ла-Кастельяна, надраенные винтовки подрагивают над шлемами, солнце вспыхивает на примкнутых штыках. За нами на малом ходу катятся машины Третьего бронетанкового. Над головой, выдерживая дистанцию, крадутся наши десантные боты, я вижу, как их тени
