знаменитым, а я получу «Хрустальный штырь».
— Чего хрустальный?
— Штырь. Высшая награда в области журналистики, — улыбаясь, поясняет Деми. Вблизи видно, какие безупречные у нее зубы. Белые, ровные. Гладкая кожа на высоком лбу. Ни единой морщинки вокруг губ. Но сами губы какие-то неубедительные. Тонкие. Холодные. Даже яркая помада не делает их сочнее.
— Получается, вы скажете неправду, чтобы получить выгоду?
Удивление, которое наполняет мою собеседницу, безмерно. Я чувствую это. Как будто стул, на котором она сидит, вдруг ожил и сделал ей комплимент. Или возмутился тем, что она его эксплуатирует. Тем не менее, она берет себя в руки.
— Что вы, что вы. Никакой лжи. Ложь — это непрофессионально. Главное в нашей работе — правда. Тысячу раз правда, какой бы она не была. Ну, и еще — правильно расставленные акценты.
Что-то не по себе мне от этих ее «акцентов».
— Собеседник неискренен, — предупреждает Триста двадцатый.
— Сам вижу. Что прикажешь с ней делать?
— Выбрать линию недотепы. Предоставить говорить ей. Узнать как можно больше об оперативной обстановке и местных обычаях.
— Триста двадцатый, мы не на войне, — укоряю я.
— Ты ошибаешься. Весь ваш мир — сплошная война.
— Ладно, будь по-твоему.
Деловитый русоволосый мужчина приносит одежду. Я принимаю хрустящие пакеты. Сажусь. Разворачиваю слои упаковки. Смотрю на журналистку. Прикидываю, можно ли одеться прямо при ней, или она обидится?
— Обнаружено записывающее оптическое устройство. Поправка — два записывающих оптических устройства.
И тут же из-за двери раздается: «Наш герой предпочитает скромную и практичную одежду военного образца. Одежда для экипировки предоставлена сетью магазинов специальной одежды „Запа“. Хочешь мира — будь экипирован достойно. Никаких натуральных тканей. Только качественная сверхпрочная синтетика».
— Что это было? — интересуюсь я, задержав одеяло, которое собрался откинуть.
— Это? Так, небольшая рекламная вставка. Потом ее как следует обыграют в студии. Будет очень естественно.
— Меня снимают?
— Что? Нет, что вы. Как можно, — не стесняясь, врет журналистка.
— Это и есть ваши «акценты»? Две камеры в вашей одежде?
— Ах, это! — не смущается Деми. — Это рабочие съемки, они не идут в эфир. Когда вас будут снимать, я щелкну пальцами. Вот так.
— Все же отвернитесь, мэм, — отчего-то настроение мое стремительно падает. Не нравится мне эта скользкая рыбина.
— Конечно. Если вам так удобнее, — соглашается она. И тут же я вижу себя и ее любопытные глаза в большом зеркале.
«Наш герой чувствует себя более комфортно в привычном ему обмундировании. Черта настоящего имперского военного, предпочитающего униформу накрахмаленному воротничку».
— Какую униформу? Что он несет?
— Не обращайте внимания, — терпеливо улыбается Деми. — Теперь, если позволите, я задам вам несколько вопросов, хорошо?
И она щелкает пальцами, не дожидаясь ответа. Бормочет что-то себе в руку. Двери приоткрываются, впуская несколько жужжащих штук. Я помню — такие же снимали меня на Йорке. И с тоской думаю, что опять мне будут задавать глупые вопросы и вообще — выставлять меня дурачком.
Голос Деми меняется, становится твердым, как стекло. Кажется, даже вибрирует от какой-то скрытой торжественности.
— Господин капитан, скажите, это правда, что вы прибыли на Зеленый Шар прямо из Солнечной системы, с базы «Будущее Земли»?
— Ну да, — отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.
— И вы с товарищами занимались тем, что, рискуя жизнью, восстанавливали экосистему Земли, делали ее вновь пригодной для обитания?
— Да.
— На вашей базе были потери?
— Иногда. Бывало, наши самолеты сбивали.
— И вы мстили за сбитых товарищей?
— Да нет, мы не мстили… — начинаю я.
— Но ведь вы бомбили Землю?
— Это — да. Бомбили. Приходилось бомбить. Те заводы, которые…
— И вражеские авианосцы тоже? — Деми вновь обрывает меня на полуслове.
— И авианосцы тоже. Когда их авиация начала нам досаждать, команда взбунтовалась и мы потребовали от компании новых ракет.
— Юджин, это, с вашего позволения, мы вырежем. Идет?
— Не знаю. Делайте, как вам проще.
— В одном из боев ваш самолет был сбит?
— Да, меня однажды сбили над Карпатами. Это такие горы. Я катапультировался над Балканами. Это… тоже такие горы, — заканчиваю я, совсем запутавшись.
— И, тем не менее, вы нашли в себе силы выжить, — своим стеклянным голосом подводит итог Деми. — А как вы оказались вместе с баронессой Радецки?
И я чувствую, что Деми задает мне главный вопрос. А до этого вся наша ахинея была просто вступлением.
— Мы друзья, — отвечаю я, немного подумав.
— В каком смысле — друзья?
— Что?
— Неважно. Вы можете не отвечать на этот вопрос. Как это трогательно. Боевой летчик, герой войны за Землю, и баронесса Радецки, владелица заводов по производству оружия, известная своей эксцентричностью. Вы намеревались провести вместе какое-то время?
— Не знаю. Мы только ехали в гостиницу. Я…
— Понятно. Как вы заметили террориста?
— Не знаю. Просто показалось, что этот человек слишком напряжен. А потом я решил, что в его тележке бомба, — вру я. Не могу же я сказать, что Триста двадцатый обнаружил приближение опасности по изменению эмоционального фона.
— И потом?…
— Потом я толкнул Мишель… то есть, баронессу на пол. И упал сверху. И бомба взорвалась. Вот и все.
— Получается, что вы спасли баронессу, рискуя собственной жизнью?
— Я просто толкнул ее на пол.
— И закрыли ее собой. Поступок, достойный не просто друга.
Я начинаю закипать.
— Правда, что здесь, в госпитале Святой Агнессы вы оказались благодаря вмешательству баронессы? И правда ли, что она оплатила ваше лечение?
— Вам лучше узнать об этом у администрации госпиталя.
— Говорят, этот фанатик вместе с собой взорвал десятки невинных людей. Пострадали телохранители госпожи Радецки. Много раненых. Как вы относитесь к происходящему?
— Думаю, что убивать людей — не лучший способ привлекать к себе внимание.
— Прекрасный ответ, капитан. Не могли бы вы рассказать о себе подробнее?
