— Воробей-один — Соколу: позицию Воробья-два расстреливают.
— Луч — Соколу, полиция открыла огонь на поражение.
— Сокол — всем, огонь по полиции! Прикрыть объекты огнем! Открыть огонь по полиции! Луч — огонь по патрульным машинам.
Вокруг образуется настоящая свалка. Выстрелы гремят со всех сторон. Оцепление, побросав щиты, смешивается с толпой. Патрульные ожесточенно палят куда глаза глядят, укрываясь за машинами. Обезумевшие люди мечутся, топчут упавших, оскальзываются в лужах крови и на осколках стекла, пытаются нырнуть в кусты, откуда их выталкивают те, кому уже повезло успеть спрятаться, какие-то типы в штатском выхватывают автоматические пистолеты и вступают в перестрелку с патрулями. Те, осатанев от страха — их убивают со всех сторон, стекла машин давно осыпались от попаданий, колеса пробиты, пули невидимых снайперов прошибают легкие бронежилеты насквозь, — бьют по чердакам, по толпе, по тем, кто пробегает мимо. «Дежурный, дежурный! Мариотт-платц, ожесточенная перестрелка, убиты полицейские, требуется подкрепление!» — кричат они в коммуникаторы. Группа усиления агентства Бора высыпает из броневика, окружает нас непробиваемыми щитами, на бегу делает залп дымовыми шашками, все кругом становится бело-зеленым, призраки в дыму сталкиваются лбами и вопят от страха, выстрелы продолжают грохотать, шальные пули то и дело звонко рикошетируют от щитов, нас подхватывают под руки, как неодушевленный багаж, и тащат назад, к отелю. Несколько человек поднимают раненых, пристраиваются сзади. Броневики, рыча, разворачиваются, давят людей, закрывают нас бортами. Броня искрит от попаданий — пули летят отовсюду. Тень падает с неба — легкий коптер проносится над самой землей и вновь исчезает. Гулкие взрывы впереди. Пламя на мгновенье проступает сквозь дымную пелену. Мы вваливаемся в холл. Служащие давно расползлись по углам, лежат, закрывая головы. Вторая группа охраны грохочет ботинками вниз по лестнице. Я рвусь из рук телохранителей. Меня крепко держат. «Пустите, болваны!», — кричу я в ярости, извиваясь. Шальная пуля вышибает щепу из лакированной стойки портье. Наконец, Триста двадцатый что-то делает с моим телом. Я вырываю одну руку, вторую, делаю мощный толчок ногами. Хватаю Мишель, прижимаю к себе.
— Отпустите, я сам. Прикройте сзади! — кричу в зеркальные морды.
— Выполнять! — гремит чей-то голос, усиленный динамиком. Голос похож на Мариуса.
Перепуганную Мишель отпускают, и я толкаю ее перед собой, механически переступающую ногами, придерживая за локти.
— Двигай ножками, милая! Двигай! Двое вперед — подготовить номер!
И мы топаем по лестнице, пыхтя под весом бронежилетов, задыхаясь от бега. Перестрелка на улице доносится даже сюда. Она ничуть не ослабла — наоборот — даже еще усилилась. Я схожу с ума от ощущения какого-то замкнутого круга, дикого водоворота, из которого никак не могу выбраться, и который закручивает нас все быстрее и быстрее.
— Триста двадцатый, как выскочим, расскажешь мне все. Без всяких там «завтра». И попробуй только почисть мне память!
— Принято.
— Стоп! — командую. — Перекур. Ждем, пока передовая пара до номера добежит. Вы, двое — окажите помощь раненым. Мариус, ты здесь?
— Здесь, сэр!
— Пару человек вперед на один этаж, пару сзади. Щиты оставьте — только мешают. Остальные наверх, с нами. Идем в тот же номер. Свяжись с передовой парой, как дадут добро, входим.
— Понял, сэр!
— Шлом, Пермин — вперед…
— Ты чего раскомандовался, Штейн? — поднимает лицевую пластину один из телохранителей.
— Назначаю его старшим! Всем слушать Мариуса, — ору я так, что все невольно становятся «смирно». Черт, я даже в Академии так не орал. Чему не научишься со страху.
И мы, наконец, вбегаем в номер. Мишель обессилено падает в кресло. Ее туфельки в ужасном состоянии, каблуки оторваны, лак с изящных носков сбился, сама она раскраснелась от бега и тяжело дышит, хватая воздух ртом.
— Можешь пока снять железку, — говорю ей. — Ты как, нормально?
— Могло быть и хуже, — слабо улыбается она.
— Молодчина. Здорово держишься. Пойду проверю охрану. Ты пока свяжись с дедом.
— Поняла. Не волнуйся, я в норме.
— Умница.
Она устало улыбается, стаскивая тяжелый бронежилет.
Мариус уже расставил людей. Раненых принесли сюда же, в холл, шлемы сняты, ноги их покрыты кровеостанавливающей пеной — зацепило картечью. Один из них тихо стонет. Его поят водой, придерживая голову.
— Мариус, что у нас с оружием?
— Турели еще не сняли, я их уже активировал. Пистолеты у всех, кроме того, шесть карабинов, два дробовика. Патронов — по четыре магазина на карабин, по паре подствольных на брата и несколько шоковых гранат. До подкрепления продержимся.
— Людей много?
— Вторая группа вернулась, этаж блокировали, выставил заслоны в холле, на лестницах и на крыше. В общем, небольшую армию остановим, сэр.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
— Я тоже, сэр. Никогда такой бойни не видал.
— Боишься?
— Нет. С этой работой быстро бояться устаешь.
Триста двадцатый стучит в мозг скороговоркой. Настойчиво повторяет. Прислушиваюсь. Ну и дела!
— Слушай, Мариус, ты родом из колонии? — понижаю я голос.
— Точно, сэр. Родился на Ван Даймене.
— Много здесь тех, кто родом из колоний?
— Двое из моего отделения. Точно не знаю, откуда они. Но выясню, если нужно.
— Т-с-с, — я маню его пальцем. Шепчу на ухо. — Всех, кто из колоний, собери сюда, по-тихому. Всех вооружи карабинами. У остальных забери гранаты к подствольникам. Внутрь номера поставь только тех, кого я сказал. Оставшихся — куда угодно, но в номер — ни под каким предлогом, понял?
— Не совсем, сэр.
— Делай, Мариус. Дело серьезное.
— Не волнуйтесь, сэр. Все организую.
— Еще: турель в холле настрой так, чтобы била по всем, кроме вас и меня с Мишель. Даже по охране.
— Сэр, у меня полномочий таких нет.
— Мариус, прекрати мне сэркать. Достал уже. Просто делай, как говорю.
— Хорошо, Юджин. Думаешь, кто-то из наших скурвился?
— Возможно. Не волнуйся, я не слетел с катушек, — говорю в осунувшееся лицо телохранителя.
— Я не волнуюсь, — не слишком уверенно отвечает Мариус.
Глава 21. Недокументированные возможности
— Мишель, что говорит твой адмирал?
— Он в ярости. Сказал, что договорится с Флотом. Нас заберут военные и привезут домой.
— Срочно вызови его еще раз.
— Хорошо. Что-то случилось?
