материальное благосостояние вели городское купечество и буржуазия богатых областей Ломбардии, Лангедока и Прованса.
В Лангедоке имелись и другие причины, способствовавшие быстрому распространению катарского учения. Как с горечью заметил в свое время Бернард Клервоский, осуждая Ги де Лузиньяна, церковь находится в прискорбном положении, поскольку нерадивые, жадные и невежественные священники больше склонны обирать, а не опекать свою паству. Вместе с тем постоянные контакты испанских католиков с маврами и знакомство с их идеями, а также заметный рост влияния евреев на экономику южноевропейских областей способствовали возникновению там атмосферы веротерпимости. Централизованный контроль в этих регионах был не столь жестким, поскольку многие территории находились в свободном землевладении и были избавлены от гнета традиционной феодальной зависимости. Даже местные феодалы не имели единых сюзеренов: одни из них подчинялись графу Тулузскому, другие – королю Арагона, а некоторые – германскому императору. И везде процветали откровенно антиклерикальные настроения. От предков нынешней дворянской знати в руки алчного духовенства к тому времени уже перешло немало собственности, включая обширные территории, и у местных дворян созрело естественное желание вернуть их себе. Это стало причиной непрерывных конфликтов как с местным епископами, так и с Папской курией. Поэтому неудивительно, что религия, признававшая за духовенством законное, право на неограниченное обогащение, вызывала общественное осуждение и протест.
На первый взгляд может показаться странным, что столь неуправляемая, довольно беззаботная и эгоистически настроенная общественная группа, выделявшаяся на фоне всей Европы высокой культурой и склонностью к наслаждениям – именно здесь, по словам современников, нашли прибежище жонглеры и трубадуры, воспевавшие утонченную любовь, – оказалась так
восприимчива к мрачному дуалистическому учению катаров. Однако не следует забывать, что лишь отдельные, самые фанатичные приверженцы этой идеологии – парфаты[17] – жили и
условиях подлинного самоотречения, а основная масса рядовых верующих – креденты[18] – считала, что для спасения души достаточно причастия: именно оно способно полностью очистить человека от прегрешений. А посему отпадала необходимость в постоянном целомудрии – достаточно было покаяться перед смертью. Идеология катаров отличалась уважительным
отношением к женщине: женщины-парфаты пользовались не меньшим уважением, чем мужчины. Как метко выразился один французский священник, «хотя ересь – типично мужское изобретение, но благодаря женщинам она разносится по земле и обретает бессмертие».
В 1167 году греческий «папа» катаров Никита прибыл из Константинополя, чтобы председательствовать на Соборе своих единомышленников, собравшихся в Сен-Феликс-де-Карамане (провинция Лангедок). К тому времени уже существовал катарский епископат в городе Альби, и настало время выбрать новых епископов для Тулузы, Каркассона и Ажена. Католические епископы Лангедока, напуганные быстрым распространением еретического учения, тщетно пытались противостоять ему с помощью богословских дискуссий. Вскоре известие о пополнении и укреплении новой секты достигло папского престола в Риме. И когда в 1205 году Доминик Гусман, фанатичный каноник кафедрального собора в городе Осма (королевство Кастилия), испросил у папы Иннокентия III позволения проповедовать Евангелие язычникам, живущим у реки Вислы, тот благословил его намерения, но перенаправил католического священника на юг Франции. Причина состояла в том, что двумя годами ранее понтифик поручил цистерцианцам обратить в истинную веру местных катаров, однако, несмотря на все усилия, эта миссия провалилась.
Получив это задание, Доминик перевоплотился в настоящего парфата – влачащего жалкое существование нищего и смиренника. Одновременно вместе с цистерцианцами он проповедовал традиционные догматы католицизма, горячо полемизируя с катарскими богословами. Однако и в этот раз нужного результата добиться не удалось. Иннокентий, к тому времени уже четко осознавший опасность, нависшую над официальной католической церковью в Лангедоке, отозвал из провинции сразу семерых епископов, заменив их неподкупными цистерцианцами, и повторно обратился к графам Тулузским предпринять необходимые меры. Однако светские правители не горели желанием выполнять его просьбу, да и вряд ли смогли бы это сделать, поскольку учение катаров уже пустило глубокие корни. К тому же у многих правоверных католиков среди катаров были братья, сестры и другие родственники, ведшие достойную подражания жизнь.
Высшее духовенство с тревогой наблюдало за триумфальным шествием этого еретического учения. Катары не просто заставляли их потесниться – католические священники Лангедока на себе ощущали мощное давление непримиримых конкурентов. Точнее было сказать, что катарам удалось переманить души верующих, опеку которых поручил церковникам сам Господь и которые теперь были обречены на вечное проклятие. Особую ненависть катары питали к кресту, который считался у них символом богохульства, напоминающим о страданиях Божества, и церковной мессе, которая по их мнению, была воплощением кощунства, поскольку включала обряд поедания хлеба, олицетворявшего плоть Христа, то есть людоедство. Не особенно стремясь сохранить мирные отношения с католиками, катары были готовы без колебаний отстаивать свои далеко идущие амбиции, вплоть до ликвидации официальной церкви: в 1207 году они даже изгнали из Каркассона католического епископа.
Однако общественная и церковная жизнь в средневековой Европе были тесно переплетены: каждый год, в соответствии с календарем, повторялись одни и те же христианские праздники и посты, а весь жизненный уклад был связан с церковными таинствами и обрядами. Упраздненные катарами обеты и клятвы издавна служили основой всей системы феодальных отношений, поэтому вероотступничество неизбежно привело бы к анархии и разрушению важнейших общественных институтов. Об этом постоянно твердили и сами катары; в частности, их идеолог Ренье Саккони заявлял, что «брак является смертельным грехом… за который Господь карает не менее жестоко, чем за супружескую измену или за инцест» (половые отношения между близкими родственниками).
После очередной неудачной попытки призвать раскольников к порядку папа Иннокентий обратился к верховному правителю региона графу Тулузскому Раймунду VI с требованием искоренить ересь силой. В 1205 году Раймунд пообещал ему принять меры, но так ничего и не сделал. А в 1207 году после встречи Раймунда с папским посланником – ле-гатом Пьером Кастельно в городе Сен-Жиль провинции Прованс последний был убит одним из членов графской свиты. Столь возмутительный инцидент побудил Иннокентия III объявить крестовый поход против еретиков. Следующие два десятилетия прошли в непрерывных войнах и взаимной кровавой резне, которая закончилась тем, что французский король присоединил Лангедок к своим владениям. Катаров выслеживали и безжалостно сжигали, а порой, измученные пытками, они сами в отчаянии бросались в костер. В конце концов ересь удалось подавить, но вместе с ней из жизни ушло и то, что некоторые историки называют уникальной цивилизацией с развитой и утонченной культурой, а их противники – «обществом в состоянии усиливающегося раскола, которое хотя и цеплялось за внешнюю оболочку хрупкой цивилизации, но было обречено на исчезновение».
Первым Альбигойский крестовый поход возглавил Симон де Монфор, тот самый рыцарь из северной части Франции, который покинул войско Бонифация Монферратского и венецианцев, направлявшихся к Заре. И вот случилось так, что вся провинция Лангедок оказалась в его полной власти, и он вполне мог – как франкские вожди в Палестине или норманны в Антиохии – основать собственную правящую династию, хотя и под контролем церкви. Но судьба отвернулась от него – Симон де Монфор погиб во время осады Тулузы.
Вся местная знать – и католики, и катары – этот крестовый поход рассматривала как вражеское вторжение северян в их родные владения; несмотря на постоянную смену верховной власти, они упорно отстаивали свою независимость. Вассальные обязательства перед сеньором и собственные политические интересы неизбежно были связаны с религиозными разногласиями, что нередко приводило к парадоксальным союзам: король Педро II Арагонский, одержавший важную победу над мусульманами в битве при Лас-Навас-де-Толосе в 1212 году, уже в следующем году погиб, сражаясь с отрядом Симона де Монфора под стенами Муреты.
Какая же роль в этих внутриконфессиональных и братоубийственных войнах отводилась рыцарским орденам? И тамплиеры, и госпитальеры располагали в районе боевых действий солидными владениями, включая мощные укрепления и замки. Граф Тулузский Раймунд VI был одним из вождей 1 -го Крестового похода. Поэтому неудивительно, что все его наследники и вассалы жертвовали этим рыцарским братствам
