кто это делает, поумнеет и в следующий раз поостережется.
Совет всем понравился.
— Мне в тот раз после сражения под Несьяром не следовало бы говорить Туриру о лживых клятвах, — сказал Эльвир, обращаясь к Сигрид. — Сейчас я и сам дал лживую клятву королю.
Голос его звучал устало. И, когда Сигрид попросила рассказать обо всем подробнее, он отвечать не захотел; сменил тему.
— Во дворце встретил твоего старого друга Сигвата. Он сидел на почетном месте, рядом с королем и прочел величальную в честь хозяина вечера.
— Каковы его стихи? — спросила Сигрид.
— Полагаю, они были лучше прежних. Или, может быть, я переоценил их.
Рот его растянулся, в подобие улыбки.
— Эти стихи он написал, когда ездил в Свейское государство сватать невесту для Олава. Они по- настоящему хороши, за исключением строчек, посвященных мне. Они мне понравились меньше.
Сигрид обуяло любопытство.
— Никто не захотел выехать навстречу Сигвату Скальду и его спутникам, — рассказал Эльвир, — и путешествие оказалось тяжелым. Вскоре после того, как они отправились в путь, все натерли мозоли на обеих ногах, рассказывал мне Сигват. Что же касается вис обо мне, то вот они:
Сигрид рассмеялась.
— Он потом отыскал меня, — сказал Эльвир, — и спросил, как мне понравились его висы[5]. Я ответил, что не подобает мне оценивать песни, посвященные королю.
Ему ответ не особенно понравился. И он спросил, жива ли еще моя прекрасная жена и многие ли из исландских скальдов побывали в Эгга…
Я посоветовал ему поехать домой в Апаватн и испробовать рыбьи головы. Он рассмеялся и спросил о Хьяртане. Я рассказал, что он у нас чувствует себя хорошо. А потом он сказал, что если мне потребуется помощь человека, пользующего доверием короля, он готов замолвить за меня словечко.
Я поблагодарил его, и мы, пожав друг другу руки, разошлись. Он не сильно изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз. Уходя, он повернул голову и буркнул: «Впрочем, я вовсе не уверен, что тех троих свеев звали Эльвир…»
Над холмами на юго-западе начал пробиваться свет дня, яркий, но холодный. Голые лиственные деревья протянули дрожащие ветви к солнцу, а ели тряслись на ветру и плотнее кутались в зеленые мантии.
Сигрид тоже дрожала, торопливо перебегая двор усадьбы Эгга. Она быстро закрыла дверь поварни за собой, подошла к очагу и стала греть у огня руки.
Рагнхильд встала со скамьи, на которой сидела, занимаясь шитьем, и подошла к ней.
— Думаю, будет разумно аккуратнее расходовать сыр, — сказала она, — боюсь, его нынче надолго не хватит.
Рагнхильд следила в усадьбе за припасами.
— Я и сама подумала об этом, когда вчера зашла в кладовую, — согласилась Сигрид. Она вытащила шитье и уселась на скамью работать. Но сегодня у нее все не ладилось. Каждый раз, когда нитка завязывалась узлом, она все больше злилась.
Ей потребовалось слишком много времени, чтобы проложить один-единственный короткий шов. И когда она разгладила его, то с грохотом бросила на стол половину стеклянного шарика, которым пользовалась при шитье.
Тора оторвала глаза от работы и с упреком взглянула на нее.
— Терпеливость, Сигрид, одна из добродетелей, как учил нас Христос, когда обитал на земле.
Сигрид снова стала шить и ничего ей не ответила. Но ей показалось, что вера свекрови год от года делала ее все более невыносимой. У Торы вошло в привычку давать небольшие добрые советы; часто она пыталась таким образом повлиять на плохое настроение Сигрид, но она и не подозревала, что лишь подливает масла в огонь. И Сигрид думала, что уравновешенность и спокойствие Торы только еще больше раздражали ее.
Однако сомневаться в том, что христианство изменило жизнь Торы и наполнило ее смыслом, было невозможно. Сигрид вспомнила, как Тору крестили, и она училась снова ходить, как она хотела остаток дней своих просидеть в кресле, если бы не страх перед богом. Им удалось добиться того, что она призналась, что считала людей за дураков. Это случилось в те времена, когда священник Энунд поселился в Стейнкьере и Сигрид сама чуть не приняла крещение.
Сейчас она не знала, какой веры придерживаться. Обряда крещения она не совершила, заговорам и заклинаниям не подвергалась. Но когда ей требовалась помощь, она обращалась и к Богу, и к асам, и к валькириями; крестилась, если грозила опасность.
Первое время после сражения под Несьяром она собиралась принять крещение и даже советовалась с Эльвиром. Но он отговорил ее, сказав, что спешить нечего. Сначала потому, что ему не нравился священник, которого Энунд прислал в Стейнкьер из страны свеев. А потом, после его смерти, ей не хотелось иметь дела со священниками Олава, которые слишком спешили насаждать христианство. В последние годы они об этом не говорили, хотя Эльвир и придерживался данного им обета: никогда больше не приносить жертв.
Сигрид смяла шитье; дым от очага пошел вниз, и глаза слезились. Она отклонилась назад и стала прислушиваться к голосам.
Из угла слышен был скрипучий голос Хьяртана; он показывал Грьетгарду, как вяжут рыболовные сети. Дружба между этими двумя была крепкой; Сигрид даже удивлялась, что за радость их мальчик может получать от разговоров с лгуном. В то время как большинство жителей усадьбы смеялись над Хьяртан и его выдумками, Грьетгард обращался с ним, как с равным. Хьяртан же отвечал Грьетгарду преданностью и за мальчика, постоянно жалующегося на боли в спине, готов был пойти в огонь и в воду.
Сигрид услышала, как Рагнхильд сказала одной из служанок:
— В усадьбе Хегги заболел младший мальчик.
И Сигрид вспомнила о том, что выбило ее из колеи с самого утра. Она слышала, что один из сыновей Колбейна тоже заболел.
Ходили слухи, что во Внутреннем Трёнделаге сразу после рождественских праздников начался мор и вскоре пришел сюда из Инндалена. И по мере того как тяжелые заболевания переходили из дома в дом, слухи становились еще страшнее. Люди говорили, что прежде всего заболевают дети. Сначала появляются боли в горле, а затем приходит смерть.
Едва утих страх перед солнцестоянием, стал расползаться ужас перед этим удушающим недугом. Через месяц после Рождества стало известно, что умер один из малышей в усадьбе Лейн, расположенной на противоположном берегу фьорда Стейнкьер, потом заболел ребенок в усадьбе Лед, затем болезнь стала наносить удар за ударом.
Сигрид не осмеливалась смотреть правде в глаза, когда все это происходило вокруг на далеком расстоянии.
Ходили слухи о жертвоприношении, о прорицательнице и ее делах. По углам шептались, что в Лемсене один из крестьян принес в жертву богам двух рабов, чтобы спасти жизнь своему единственному сыну.
До сих пор, пока в соседних усадьбах никто не заболел, Сигрид о болезни и разговаривать не хотела. И даже сегодня, услышав, что недуг посетил Хеггин, она попыталась отогнать от себя эту мысль.
Первой в Эгга заболела Гудрун дочь Эльвира. В один из дней она, как обычно, весело играла, достав какие-то старые платья и одевая их. Она передразнивала одну женщину — соседку, и так копировала ее поведение и голос, что Эльвир согнулся в три погибели от смеха. Но после обеда Гудрун начала жаловаться на боли в горле, а на следующий день слегла. У нее был жар.
Эльвир сидел около дочери. Она попросила рассказать ей что-нибудь, лежала и, раскрыв широко глаза, слушала его рассказ о боге Торе и о том, как он ходил на рыбную ловлю. После этого Эльвир стал рассказывать о лесных зверях и о том, как они разговаривают друг с другом. Но теперь ей хотелось
