— А что, если тот, кого ненавидишь, настолько зловреден, что не заслуживает ни молитв, ни мессы?
— Тогда тем более нужно за него молиться, — сказал священник Йон. — И это нужно делать из-за любви к Богу, потому что Он желает спасения всем нам, даже самым злым. Если ты желаешь смерти конунгу, то, я надеюсь, ты не желаешь ему вечного проклятия?
— Нет… — торопливо сказала Сигрид. Так далеко она в своих помыслах не заходила.
— В таком случае, я не думаю, что ты будешь испытывать к нему ненависть, если сознательно воспротивишься этому, — заключил священник Йон.
Сигрид молча сидела на скамье, опустив глаза. Энунд тоже молчал, и через некоторое время священник Йон снова заговорил:
— Не стоит откусывать больше, чем ты можешь за один раз проглотить, — сказал он, — я знаю это по своему опыту. Лучше браться за посильные для себя дела. Ведь если ты не научился делать малое, у тебя не получится ничего великого и значительного. Приучая себя к повседневному самоограничению, я научился пренебрегать едой и питьем, к которым меня тянуло, смог укрепить свою волю.
И когда у меня возникла необходимость в более значительной жертве, моей первой мыслью не было спасение собственной жизни.
Со временем я понял, почему Бог не захотел слушать меня, когда я просил Его о помощи в кузнице в Гьёвране: я умолял Его о спасении моей ничтожной жизни, тогда как о спасении Блотульфа и его души я не сказал ни слова.
Сигрид посмотрела на него. Она заметила, что он уже не такой толстый, как раньше; она подумала, что благодаря Блотульфу он умерил свою прожорливость. Но спросить об этом она не решилась.
После этого разговора Сигрид почувствовала в себе какой-то просвет; она больше не испытывала ненависти к королю, отдаляющей ее от христианства. И она молилась за блаженство его души, не желая при этом ему удачи в земной жизни. Блаженство души он не мог отнять ни у Эльвира, ни у ее сыновей. Она заставляла себя желать, чтобы при первом же подходящем случае его душа обрела блаженство…
Со всех концов в Вердален стекались воины, там собиралось ополчение.
Через день после отъезда Кальва и Финна, из Эгга и Гьёврана отчалили корабли. Хёвдингом на корабле Кальва был Гутторм Харальдссон; двое его сыновей тоже были с ним.
— Если дело дойдет до сражения, ты можешь быть уверена в том, что один человек помнит Эльвира, — сказал он Сигрид перед тем, как уйти.
Многие шли пешком; отовсюду шли люди со щитами за спиной, копьями в руках и топорами на плече. Никогда в Трондхейме не собиралось такое ополчение; даже старики и юнцы тронулись в путь. Они говорили, что если не годны ни на что, то будут просто швырять камни и стрелять из лука.
Сигрид думала о поездке Кальва; она не понимала, как он мог вбить себе в голову выступать посредником между королем Олавом и этими людьми.
Она вообще больше не понимала поступков Кальва. Она была раньше уверена, что знает его, знает, чего от него можно ожидать, и она презирала его за то, что он был слабее ее духом.
Теперь же она испытывала к нему злобу и горечь, но презрения уже не было и в помине. Она начинала понимать, что ошибалась, считая его приветливость признаком слабости. Она вспоминала прошедшие дни; она вспомнила первое впечатление, которое произвел на нее Кальв: Кальв был спокойным и уравновешенным перед лицом Олава в Каупанге. Она вспомнила также, что он отказался дать королю клятву верности, тогда как братья его сделали это.
Однако Сигрид всегда думала, что имеет над ним власть, тогда как другие такой власти не имели, и считала, что всегда может обвести его вокруг пальца. Теперь же ее удивляло то, что иногда он поддавался ей в делах, имевших для него значение.
И если он чувствовал ее превосходство, почему же тогда он до самого последнего дня не говорил ей о своей поездке к королю?
Она без конца думала об этом, не находя ответа. И постепенно она перестала на него злиться.
Она слушала восторженную болтовню Тронда о приемном отце; восхищение и любовь мальчика к нему были очевидны. Она размышляла о том, что подразумевает Кальв под честным миром; может быть, он имел в виду выкуп, причитающийся Тронду за убийство его отца?
И чувство вины снова наполняло ее, когда черные глаза Суннивы улыбались ей, совсем как глаза Сигвата.
Она думала также о поездке Сигвата в Рим. Она была рада тому, что он отправился туда, чтобы покаяться в совершенном им грехе. Разумеется, в другом случае ее не радовала бы его поездка; его поступок свидетельствовал о том, что она не была лишь одной из многих, кого он соблазнил. И она надеялась, что в ее радости по этому поводу нет ничего дурного.
И она с облегчением думала о том, что он еще не вернулся в Трондхейм. Ведь после того, что он рассказал ей о своем отношении к королю Олаву, он наверняка бы стал сражаться на стороне конунга. Она бледнела при одной мысли о том, что они с Кальвом могут поднять меч друг на друга и кто-то из них может убить другого.
Но больше всего ее занимала мысль о встрече Кальва с королем. Она мысленно представляла его себе вместе с Финном и тремя дружинниками, которых они взяли с собой, скачущих верхом через леса, чтобы встретить конунга и его войск о. И она восхищалась его мужеством. Временами она мечтала о том, чтобы дело дошло до сражения, мечтала о смерти короля, при этом остерегалась даже думать о том, что с Кальвом может произойти несчастье.
Она начала строить планы о том, что ей следует делать, если все у него получится; короля можно будет убрать каким-то другим способом.
Она начала уже всерьез ожидать известий, когда однажды, идя через двор, она остановилась и посмотрела на тучи.
Надвигается ненастье, подумала она; она не могла припомнить ничего подобного. На землю упала жуткая тьма. Перекрестившись, она пробормотала молитву о заступничестве святой девы. Потом пошла собирать разложенную для просушки пряжу — и тут хлынул ливень.
Вечером того же дня пришло известие; во двор прискакал один из парней, сопровождавших Кальва на восток.
— Крестьянское ополчение победило! Конунг Олав погиб! — крикнул он, въезжая во двор. Голос его был охрипшим до неузнаваемости.
Из домов выбежали люди, окружили его; когда подошла Сигрид, они, косясь на нее, расступились.
Когда она подошла, человек уже слез с коня.
— Кальв Арнисон послал меня с известием, — сказал он, и тут голос у него совсем сорвался. — Полдня я выкрикивал команды, — прошептал он. — А по пути сюда выкрикивал новость каждому встречному.
— Входи и садись, Кьетиль, — сказала Сигрид. — Ты устал.
Он пошел за ней на кухню, и она послала одну из девушек за пивом. Он много выпил, прежде чем начать рассказывать.
— Кальв ранен? — спросила она.
— Нет, — ответил он.
— Как прошло его посещение короля? — продолжала спрашивать она.
— Какое посещение? — Кьетиль оглянулся по сторонам, и Сигрид поняла, что спросила о том, о чем не следовало спрашивать.
— Войска встретились недалеко от Хауга в Вердалене, — сказал он Сигрид и всем собравшимся на кухне, — в том месте, где проходит дорога на Лексдалсваннет. Это было великое сражение с большими потерями с обеих сторон, но больше среди людей короля. Воины короля сражались отчаянно, но наших было почти вдвое больше, и никто не сомневался в том, кто одержит победу.
Боевое знамя Кальва Арнисона было главным для всего крестьянского войска, сказал он далее. Турир Собака отчаянно сражался под своим боевым знаменем вместе с халогаландцами. Говорят, что это он убил короля.
— Ты уверен в этом? — уставясь на него, спросила Сигрид.
