родить хлеб пытались осилить многие, в округе не осталось такого двора, но у пахарей не нашлось ключика, что отпер бы крепкий замок. Старики ворчали на неразумную молодь, дескать, не будите лихо, пока оно тихо, ведь даже трава на злополучном месте выходит выше и гуще, чем на прочих диких полях в округе, да и Лихолетское… даром ли так назвали?
Со временем горячие головы поостыли, и упрямую пустошь оставили в покое. Не задержался на белом свете никто из тех, кто самолично помнил бы события заповеданных времен и своими глазами видел то, что оставило за полем страшное и жуткое имя. Поговаривали, будто некогда на этом месте сшиблись две черные дружины, и ни за одной не стояли правда и светлые боги. Оттого и трава здесь росла выше и гуще, чем на остальных полях, ведь земля не отторгает кровь и тепло, принимает все, будто всепрощающая мать. А что зло поле и сердито… всякое бывает.
В преддверии заката мощный, статный вороной шагом вошел в Новоселиху и медленно двинулся по единственной улочке, короткой, не больше перестрела из детского лука, и кривой, словно тот же детский лук. У кособокой избенки жеребец остановился, и всадник спешился. Нечасто верховые забредали в Новоселиху, почитай, только весной и осенью деревенские видели конных воев, когда окрестности объезжал сторожевой наряд князя. Путник несколько раз гулко стукнул кулаком в притолоку и, не дожидаясь разрешения хозяев, прошел в открытую дверь.
– Доброго здоровья, гостей принимаете?
Хозяин, молодой мужик, что-то резавший ножом на пузатом боку детской колыбели, встал с колен и оглянулся. Волоковые оконца в избе имелись, но летом дверь до захода солнца оставалась открытой.
– Отчего же нет. И ты здравствуй, мимохожий человек.
– Мимоезжий, – поправил странник. – Я верхом.
Во дворе залаяла собака и замычала корова. Кошка порскнула из-под печи и рванула в открытую дверь мимо пришельца, ребенок, спящий на руках молодой жены, скуксился и разразился несчастным плачем. Хозяйка, метнув на путника тревожный взгляд, едва не бегом ускакала к соседям, прижимая сокровище к груди. Только бы не сглазил жуткий гостенек, только бы не сглазил!
– Второго ждете, – не то вопрошая, не то утверждая, бросил незнакомец, глядя вослед хозяйке, спешно покинувшей избу. Отчего-то нож едва не выпал из рук молодого отца, а нутро охолонуло так, будто встал на узкой лесной тропе против медведя, и тот плотоядно оскалился, тряся нижней губой. Ведь никто в деревне ни сном ни духом, сам только вчера узнал.
– Двойня будет, – походя бросил мимоезжий, присаживаясь на скамью подле стола. – Мальчишки, оба. Ты, Частец, не стой, в ногах правды нет.
Молодой хозяин только рот раскрыл. Косые солнечные лучи, через дверь залившие единственную светелку, пронизали избу всю, от стены к стене, от пола до потолочной балки, но пыль, до того медленно плававшая в полосах света, куда-то делась. То ли к полу прибило, то ли еще что – исчезла, ровно кошка, еще раньше выскочившая наружу.
– Знаешь меня? – неуверенно протянул Частец, морща лоб. – Только тебя, дорогой гость, не припомню. Где-то встречались?
– Не трудись, не вспомнишь. – В углу за печью отчаянно заверещал сверчок, и гость, поднеся к губам кувшин молока, с любопытством покосился в запечье. Сверчок тут же смолк, как если бы неожиданно печь рассыпалась и погребла его под обломками горшечного камня. Но печь стояла целехонька, и тем не менее стрекот прекратился. – Достаточно того, что я тебя знаю.
Частец невольно отступил назад, крепче крепкого сжав нож, которым до того резал родовые знаки на колыбели для второго ребенка. А для двойни одной люльки станет мало, если странный гость не соврал. Верховой в доме… княжий человек?
– Не знаю, что нужно от меня князю, – неуверенно бросил хозяин. – Если провинился в чем-то…
– Князь тут ни при чем. – Незнакомец отставил на стол полупустой кувшин. – У него свои заботы, у меня свои.
– Не возьму в толк, дорогой гостенек. – Хозяин покосился в сторону двери, словно чего-то ждал. – Кто же ты и что тебе нужно?
Где-то на улице раздался дробный топот, словно по единственной улочке, той самой, что походила на кривой лук, к избе несся небольшой табунок. Мгновение, другое… в избе сразу и вдруг потемнело, а в дверях, застив собою свет, встали несколько мужиков, должно быть, соседи, и каждый держал в руках серп, цеп или топор. Незнакомец даже бровью не повел на пахотное воинство. Лишь усмехнулся.
– Ходуля, Прибыт, Волчок. – Путник медленно повернулся, каждого из прибывших нашел глазами, и мужики про себя подумали: «Права Частецова жена, сто раз права, что позвала на помощь». – Не стойте в дверях, затем ли бежали?
Ходуля, Прибыт и Волчок, смущенно переглянувшись, опустили орудия и неуверенно прошли в избу.
Мимоезжий кивнул на лавку по правую руку от себя, и все четверо – Частец и соседи – присели у стены. Гость оглядел избу, на скамье у печи нашел несколько плошек, забрал все на стол и разлил остатки молока. Подвинул все к самому краю и многозначительно кивнул. Частец первым снял со стола молоко. Соседи не заставили себя упрашивать, последовали примеру хозяина, но странность всего происходящего не прибавила им уверенности. Бежали помогать, а происходит не пойми что, намеревались всем миром встать на защиту доброго соседа, который, как известно, лучше далекого брата, но заблудились в трех соснах. Гостенек забрел к Частецу донельзя странный, без сомнения опасный, вон как зыркает, аж холодком пробирает, но стоит молчит… никаких намерений не обнаруживает. И почему-то дышится в избе так, будто нырнул в реку, очень глубоко нырнул, стремительно поплыл к самому дну, а в груди заполыхало и сдавило, еще чуть – всего разорвет изнутри.
– Заступы найдутся?
– Что? – Соседи переглянулись, и Частец неуверенно ответил, будто не расслышал: – Заступы? Н- найдутся, как без заступа?
– Есть у меня интерес в ваших краях, – продолжал незнакомец. – Тут недалеко. Скрыт под землей и очень мне нужен. Да вот беда, заступа нет.
Частец первым сообразил, что к чему. Хотел было крикнуть «рубль серебром», но, едва поймал взгляд холодных серых глаз, неуверенно выдавил «два медяка». Прибыт медлил дольше остальных. До зубовной дрожи, до кончиков ногтей не хотелось ему идти со странным приезжим, однако нутряная землепашеская сметка не позволила упустить даже маломальскую выгоду. И что скрыто в земле? Неужели клад?
Ударили по рукам и вслед за странным гостем по одному вышли из избы. Ходуля, уходивший последним и все-таки отхлебнувший из чарки – не оставлять же добро пропадать, – скривился и от неожиданности едва не поперхнулся. Нет, конечно, кислое молоко в жару ох как приятно, но ведь вечерняя дойка прошла только-только! И уже скисло?
Следуя за верховым, соседи вполголоса шептались, благо вороной ступал по дороге размеренным шагом и поспевать вышло совсем нетрудно.
– По всему, идем на Лихолетское поле, – процедил Волчок. – Не было печали, только на проклятом месте ковыряться!
– А может быть, свернет? – неуверенно предположил Ходуля. – Ну там, в Глухой лог или Медвежью падь!
– Как же! – Волчок не собирался отступать и держался дурных предчувствий, будто хромой костыля. – Как пить дать, на Лихолетское поле идем. Принесла же нелегкая гостенечка!
– И молоко скисло, – невпопад буркнул Ходуля. Глуповатый и недалекий, как болтали в деревне, он только и годился на тяжелую работу в поле и по хозяйству, а тут пожалуйте, брякнул дельную мысль, вон соседи даже рты раскрыли. – Я мало не поперхнулся!
Частец, Прибыт и Волчок разом недоуменно воззрились на долговязого соседа, нескладного и нелепого, будто длинный шест в кособоком сарае – торчит поперек, наискось из нижнего угла в верхний.
– Скисло? – изумленно прошептали все трое. Молока в избе не пробовали, лишь подержали чашки- плошки в руках да поставили обратно на стол.
– Да, скисло, – повторил Ходуля и глупо улыбнулся. – Я и подумал: ай да Частец, ай да ухарь, научился молоко сквашивать! А ведь после вечерней дойки прошло всего ничего!
Соседи вопросительно уставились на Частеца, дескать, научился, пройдоха, молоко сквашивать и молчит, а тот изумленно запустил пятерню в волосы и от догадки, полыхнувшей, ровно зарница, едва не
