– Туда! – в кольце неизменной «подковы» выскочила на площадь из переулка, чуть левее трех срединных улиц, и сразу попала в сущее столпотворение.
Раз-два, раз-два, раз-два… Света побольше, все остальное уже пережила. И выходило, будто идут старые приятели, не сбавляя шагу, и на ходу отмахиваются от заполошных голубей. Шагов двести пролегло от переулка до теремной стены, и поначалу защитники не придали значения десятку Верны, но уж больно много шума и криков полетело с той стороны.
– Давайте, давайте! Сюда, сюда!
Двести шагов от переулка до княжеских ворот так и прошли – шагом. А когда ступили на двор терема, Верна раскрыла рот. Дружинные избы полыхали, туда-сюда с гиканьем носились конные заломовцы и секли одиночных дружинных, и всюду, куда хватало глаз, кипела ожесточенная рубка. Люди братцев-князей здесь и там сбивались в какое-то подобие пешего боевого порядка и дорого просили за свою жизнь. Городские ворота уже закрыли, и две тысячи, рассредоточенные в окрестностях, просто не успеют вмешаться. Все кончится раньше, гораздо раньше. Приметив жаркую схватку, Верна повернула десяток в самую гущу. Перед горящей дружинной избой сотни четыре бубенецких сбились в колючего ежа, только вместо мягких иголок у того обнаружились остро точенные мечи. По двору в страхе носились лошади без седоков, и от всеобщего гвалта Верна мало не оглохла.
Когда помянутые четыре сотни неведомая силища взялась безжалостно избивать сзади, и ужасом зримо повеяло и запахло, истошный рев полетел в небеса. Его и видно не было, тот крохотный десяточек, что прошил несколько сотен насквозь, вдоль и поперек, сначала располовинил, а потом учетвертил, и каждую четверть заломовцы безжалостно «сожрали». Теперь Верна долго могла бы рассказывать, каково это, стать смертью – вокруг тебя падают люди, мощными взмахами воздух свит в плотные клубы, между небом и землей висит кровяное облачко, а под ногами девственно чисто. Ни один труп не упал в горлышко «подковы», кроме одного, что сама дорубила, зато голову в сторону лучше не отворачивать – замутит. Ты сама – Костлявая – холодна, равнодушна и почти слепа. Поглядеть бы на себя со стороны, в самом деле кожа истлела, вылезли скулы и ввалились глаза?
Две сотни намертво встали у теремного крыльца, и хоть Залом не разрешил пускать красного петуха, того и гляди, от жара схватки само займется. Защитники сбились плотно, плечом не раздвинешь, ощетинились копьями и закрылись щитами. Чуть поодаль в поту и крови стоял истинный князь и, тяжело дыша, обозревал поле битвы.
– Вели отойти и раздаться надвое! – прохрипела Верна. Говорить уже не могла – горло сорвала. – Прошьем их насквозь, вот тебе и ход в терем!
– Ты гляди, жива! – усмехнулся истинный князь, только мрачной и кривой вышла та улыбка – щека рассечена, бровь разбита до кости. – С вами пойду.
– Вперед гляди, на них не косись. – Верна кивнула на девятку. – Голова закружится.
Рог пропел «Сон и каша» – отойти. Возвращенцы сдали назад, выдохнули и расступились. Залом встал рядом, в горлышке подковы, коротко взревел: «Мы дома, братья!» – и десяток пошел. За несколько мгновений копья порубили в щепы, только свистело и трещало. Бубенецкие просто бросали древки – сушило руки и выносило пальцы из суставов. Больно скоро все произошло, глядь, а заломовцы уже щиты разбивают да народец мечут по сторонам. Вгрызлись в плотные ряды защитников, словно голодный в хлебную корку, и только волны кругом пошли, ровно по глади пруда, когда вои стали падать. Раз-два, раз-два, раз-два… Страшно и жутко, когда на силу находится большая силища и то, что вчера считал незыблемым, сегодня валится и падает, будто спелый колос под косой. Раз-два, раз-два, раз-два…
Разок Верна поймала донельзя удивленный взгляд Залома. Да, не мальчишка сопливый, от самого враги прочь отлетают, ровно соломенные чучела, но девятка творит вещи просто чудовищные.
Чудо, чудовище… слова похожие, только от одного хорошо на душе делается, от другого, напротив, страшно.
– Ого-го! – взревел истинный князь, делая Верне страшные глаза: «Где ты их нашла?»
«Это они меня нашли». Устала. Меч поднять невозможно. Провались все пропадом! Вот-вот кончатся силы, хоть наземь садись и тупо мотай головой. Не бабское дело – война.
Бубенецкие рты раззявили, широко раскрыли глаза, и непонятно, чего хочется больше – стоять и благоговейно смотреть или защищаться и подороже продать жизнь. Задние ряды ничего не понимают, а то, что непонятно, – пугает. Непонимающие и перепуганные равно легко стелются, порубленные, пронзенные и поломанные.
Не взялась бы сказать, как быстро рассекли надвое защитников, но шла, почти не останавливаясь. Да, так незатейливо – прошли насквозь. Девятеро бьют скорее, чем глазом моргнешь, за их мечами, будто привязанный, летит ветерок и гладит разгоряченное лицо. Позади десятка, как нитка за иглой, в провал немедленно ударили заломовцы, и вскоре две половины упорной дружины легли наземь. Верна привалилась к стене и опустила меч. Залом ошеломленно покачал головой и, оглядев молчаливый десяток, поджал губы. К чему слова?
На крыльцо вскочил Пластун. Ровно бойцовый пес, не мог унять дрожь, только била не тело – зубы. Стучали и лязгали, челюсть ходила непрерывно, будто что-то жевал, глаза горели.
– Бр-р-ратцы-князья в тер-р-реме! С ними отбор-р-рная дружина. Точно знаю!
– Эк тебя, дружище, перекосило! Рычишь, словно цепной пес.
– Он там, – зловеще усмехнулся Пластун и нехорошо улыбнулся. – И она в тереме.
Ох, Зазноба, и чего тебе дома не ночуется, в боярском конце? Не ко времени с мужем в тереме осталась. Истинный князь жестом указал сотникам вправо и влево – там еще огрызались несколько крупных отрядов, – кивнув, позвал десяток Верны за собой и первый взбежал по лестнице.
– Взлет, Барсук, вы дома? Старший брат вернулся, свидеться желает!
В сенцах ждал десяток. Одного Залом срубил, остальных – девятеро, лишь свистнуло, лязгнуло и чавкнуло. Верна даже меч поднять не смогла, устала, ровно гору по камешку перекидала. Только прищурилась, чтобы глаза кровью не забрызгало. И без того чумичка – шлем без личины, а с начала боя раз десять утерлась. И в нос бьет солоноватым смрадом, противно. Как мужиков не мутит? Носы по-другому устроены, что ли?
– В думной палате заперлись, – буркнул Залом. – Две лестницы, и мы на месте.
Хоть глаза не открывай, веки тяжелы, будто печные заслонки. И без того ясно, что дальше будет. Девятерым хоть сотня, хоть десяток – все равно. Только моргнуть. Терем вышел скорее широк, чем высок, площадь между лестничными пролетами вовсе не тесна, десяти воям встать в ряд да локтями не толкаться. Когда рубили второй десяток, Верна и впрямь равнодушно закрыла глаза. Раз-два, раз-два… Еле шла в горлышке подковы, Меч не держала – волочила, хорошо к запястью ремешком привязала. Было бы иначе – выронила. Пальцы не держат.
Залом, коротко ухнув, ногой пнул расписные двери думной палаты и громоподобно взревел:
– Ну здравствуйте, братья!
Десятка четыре самых здоровенных и опытных встали от стены к стене и отгородились от возвращенцев щитами. Верна все гадала, которые из них братцы-князья, где сотник, теперешний муж Зазнобы, и где она сама?
– Тебя никто не звал, – прилетело из боевого порядка голосом низким и холодным, впрочем, Залом, если захочет, может ниже и холоднее.
– Никак от хозяина сбежал? – Второй голос выше и теплее. – Нехорошо! Некрасиво!
Ишь ты, издеваются!
– Которые? – шепнула Верна. – Ведь не захочешь убивать?!
– В середине, – усмехнулся Залом. – Шлемы с золотой насечкой.
Вы только поглядите! Шлемы с личинами, ничего не видно, лишь усы и бороды, а глаза блещут испугом. Те же Заломы, только пониже и пожиже.
– Тех двоих в золоченых шлемах не трогать, – сипнула Верна девятерым.
Залом предостерег последний раз:
– Не губите людей. Сами сдохнете, других за собой не тащите!
– Куда князь, туда и вои! – рыкнул тот из братьев, чей голос показался Верне холоднее и ниже.
Залом только плечами пожал, и вспыхнула битва. Раз-два, раз-два, раз-два… В избе тело по-другому падает, не так, как на улице, звук другой. Воздуха меньше, стены кругом и деться некуда. Когда накатывает
