Гарька едва не охнула. Чуть было ноги не подкосились.
– Здравствуй.
Гарька, набычившись, молчала и водила глазами по сторонам с перепуганных соседок на воев. Зазнобило отчего-то, перед глазами поплыло.
– Нашла все-таки.
– Твой подарок. – Верна бросила кусок тесьмы, стянутый в узел. – Возвращаю.
– Тебя и не узнать.
– Похорошела?
– Волосы отросли, поправилась, успокоилась. Успокоилась?
Верна какое-то время молчала.
– Нет.
Гарька усмехнулась. Бойцы стояли вокруг Верны полукольцом, глядели холодно и равнодушно, но доверять ли мнимому равнодушию дружинных? Как будто о своем думают, но первое впечатление обманчиво.
– А эти кто?
– Они со мной.
– И чего ты хочешь?
– Мне нужен Безрод.
Косищу и Перепелку никто за ноги не держал, захотели бы убежать – убежали, но будто повисли на ногах неподъемные мельничные жернова, шагу не ступить. Вдруг жутко сделалось до ломоты в костях, дыхание сперло, и глаза заволокло. Вполглаза видится, вполуха слышится. Спросить потом, что это было, – половина не вспомнится.
– Безрод нужен? – Гарька нехорошо усмехнулась и оглядела каждого из десятка. – А зачем?
– Нужен, и все тут, – буркнула Верна. – Отведи к нему.
– Нет.
– Отведи меня к Безроду, – процедила отрывисто, с расстановкой.
Гарька молча покачала головой и, медленно пятясь, отошла к соседкам, что тряслись от ужаса.
– От тебя лишь беды. Где ты, там кровь! Добить решила? Не одна пожаловала – дружиной разжилась!
Верна хотела было гневно оборвать, да осеклась. Правду не перекричишь.
– Очень прошу, отведи меня к Безроду.
– Нет! Не мешай людям спокойно жить.
– Ты не все знаешь. Объяснять долго.
– И не трудись. – Гарька усмехнулась. – Оставь нас в покое! За тобой тянется кровавый след, и ничего хорошего я не жду.
– Все равно узнаю, где он. Не ты – эти две скажут.
– Только попробуй! – растопырила руки, закрывая собою баб.
Верна подошла ближе и вместе с нею молчаливый десяток, шаг в шаг. Гарька прикипела к одному из них глазами – здоровенному, гривастому вою, похожему на медведя, и едва чувств не лишилась. Ровно поймали за руки-ноги, распяли на бревне, силком раскрыли рот и накормили из кострища древесным пеплом до тошноты.
– Говори!
– Я ничего тебе не скажу! Дай человеку спокойно жить! Только-только отходить стал, отогреваться… явилась не запылилась! Мечи принесла! Да откуда ты свалилась на его голову? Или повиниться пришла?
Верна промолчала. Покачала головой. Нет, не виниться пришла. Сложно все.
– Получила, что хотела? Вот она, твоя свобода, все стороны света открыты, весь мир Сивый тебе отдал, так бери! Уходи на полночь и бери, сколько хочешь; уходи на полдень, и там все твое; запад, восток – везде люди живут, не пропадешь. Почему же тебя сюда тянет? Как стервятника к недобитку!
– Ты многого не понимаешь, Гарька.
– Ну конечно! Ничего не понимаю в премудрости кровопускания! Зла людям не делаю, не преуспела в ненависти! Научи меня, как жизнь человеку испоганить! Научи, как подставить под чужой меч! Научи любить себя больше всех на свете, научи меня всему этому, тупую корову!
Верна молча колола бывшую спутницу гневным взглядом, и Гарьке вдруг холодно стало и жутко. Раньше был не озноб – так, невинные мурашки, стылость проползла внутрь теперь, когда Верна равнодушно сверкнула глазами, а парни даже с ноги на ногу не перемялись.
– Отойди!
– Нет!
– Вам бы только в душу сапогами влезть да потоптаться хорошенько! Все знаете, все поняли! А как по- живому рвется, знаешь? А как родные палевом смердят, знаешь? А как жить не хочется, тебе известно? А как стоится на краю пропасти, рассказать? Назад ходу нет, впереди только бездна, и ты – уже не ты, а лишь тень! Все внутри перегорело, только пырни ножом – вместо крови зола просыплется, как из худого мешка!
– Я не скажу тебе, где Безрод.
– Как зовут этих двух?
– Даже волос не упадет с их головы! – Гарька медленно нагнулась и подняла с земли суковатую дубину. – И пальцем их не тронешь!
Верна остановилась на мгновение, в зеленых глазах колыхнулось отчаяние, но, стиснув зубы, она сделала тот последний шаг, что отделял каменный уступ от помянутой пропасти. И прежде чем успела открыть рот, Гарька занесла над плечом дубину и отчаянно бросилась вперед. Мама, ну почему все случается так скоро, а горло перехватило и крик не идет наружу?
– Нет! Нет! Нет!..
Только и успела подхватить порубленное тело, истекавшее кровью в четыре ручья. Балестр и Белопер с обеих рук лениво приложились по разу, и, если бы не отчаянный окрик, на Гарьке не осталось бы живого места. Верна невидяще опустила тело на траву, без сил рухнула рядом и поникла головой.
– Больно, – еле слышно прошептала Гарька. – И холодно.
Глаза, не мигая, смотрели на яркое солнце и постепенно мутнели, наливаясь неживыми слезами.
Косища и Перепелка все видели, да ничего не поняли. Не поняли, что мгновение назад жила соседка – а теперь нет. Пусть еще дышит и шепчет, но все равно – нет. Обе сползли по стволу вниз и уселись на землю.
– Что ты наделала? – шептала Верна, качая головой. – Что я наделала?..
Говорить Гарька уже не могла, горлом пошла кровь, и только розовые пузыри вспухали на губах вместо слов. Верна устало растянулась на земле, спрятала лицо в руки и затряслась в корчах.
Жила-была девочка, мамкина дочка, папкина любимица, и билось в груди горячее сердце. А потом настали плохие времена, набросились несчастья и затерзали. Пришло горе и отрезало кусок сердца, пришла беда, отрезала другой, а только что иссох и рассыпался в прах здоровенный кусище.
Отняла руки от глаз. Так и лежали друг подле друга и плакали, одна мертвыми слезами, другая живыми.
Сажень и Острога хотели было напуститься на глупых жен, которых понесло в самое гиблое место, да что-то не дало. Вышли Косища и Перепелка из лесу и все за спину таращились.
– А где Гарька?
Бледны, ровно испугались чего-то, бредут, спотыкаются, покровы сползли на плечи, волосы растрепались. Что-то шепчут, в лес показывают.
– Я спрашиваю, где Гарька? – рявкнул Сажень и осекся.
Вслед за бабами из-за деревьев появился целый ход, с десяток воев – кони в поводу, один из бойцов несет на руках нечто, укрытое плащом, и провалиться Сажени на этом самом месте, если так безвольно не покоится на весу мертвое тело!
– Где Гарька? – упавшим голосом спросил Острога, пораженный внезапной догадкой, привалился к борту телеги и сотворил обережное знамение.
