мог.
Ты предала меня! За ужином — очень хорошим ужином — я сидел истуканом.
Во-первых, этот тусклый брат. Во-вторых, Вивиан должна быть вечно молода. В-третьих, она должна говорить об Эрике (или молчать совсем), а не болтать как попугай.
Я позволил бы тебе, Вивиан Отис, только разговоры о фитахе. Это соответствовало бы идее Великого Риска.
А тут еще Отис.
— Выкинь из головы Эрика! — заорал он и бросил вилку.
Сестра качала головой.
— Он тебя опутал! — вскрикнул Отис. — Мне противно глядеть на этот склеп! Всюду его хитрые рожи.
Отис нажал на что-то — засветились портреты Эрика. Объемные — они отрывались от золотисто- рыжих стен. И мне подумалось о его долгом счастье. Он вошел в эту женщину навсегда. Она дарила Эрику бессмертие, а он ей — взаимно.
Или она не в силах отказаться, стать иной, уйти от этого имени — Эрик, уйти из легенды?
Вивиан громко засмеялась и стала грозить пальцем Отису:
— Эх ты!
— Выкинь Эрика! Ты не любила его.
Я слушал их, держа на лице улыбку, и думал, что в конце концов мы и живем только в памяти других людей, и умираем там же. Становимся меньше, меньше — и исчезаем. А если легенда?.. Тогда человек растет.
— Уйдем от нее, — сказал мне Отис.
Сестра его смеялась. Она говорила мне, что так шумят они в его прилеты и было скандалов не менее десятка.
— А могла бы иметь мужа и семью! — уныло говорил Отис. — И мне бы нашелся уголок.
Я смотрел в ночь (над равниной поднималось голубое сияние). Во мне рождалось великое любопытство.
Меня не интересовал Дром — он проиграл игру.
Не манила воображение Вивиан: она обжилась в легенде, ей тепло, уютно. Привлекла внимание хитрость Эрика: он победил время и Дрома, этот невзрачный человек.
«Он хитрый», — сказал Отис.
Все было мелким рядом с этой великолепной хитростью. И несчастье Дрома, и бесконечное терпение Вивиан. Эрик перековал несчастье человека нелюбимого в нечто обратное — в счастье сделать новое солнце, в счастье остаться в сердце женщины, предельно красивой в ушедшие годы. Что он сделал для этого?
Я облетал всю планету за ту неделю, что мы отдыхали здесь. Я был в музеях, я говорил с людьми, я узнал все, что мог узнать о времени Великого Риска и Эрике.
Я проследил за Проектом. (Магяне до сих пор говорят: это было до Проекта, а это — после.)
Открыл Маг робот Звездного Дозора. Он приземлился — живая планета!.. Но через две сотни лет первые колонисты застали планету угасающей. Солнце стало багровым, сателлит — невидимым. Почву обтянула корка льда.
По планете носились пыльные бури, перегоняя с места на место ледяную пыль. Но кислород имелся, а живомхи еще цепко держались за камни, будто надеясь.
Командир Лаврак удивился неточности сообщения.
Жена его, Магда, тихая женщина, умерла в полете. Я видел в музее ее стереограммы — в ней мягкое, домашнее. По лицу рассыпались веснушки, пухловатые руки говорили о лени, но лоб ее был решителен. Ее видишь с детьми или на кухне, она же была хирургом экспедиции.
У Магды, жены Лаврака, было лицо человека, одержавшего над собой победу.
Планету же стали звать Маг.
Но колонисты были довольны: недра планеты оказались щедры (уран, алмазы, титан, золото, медь). Есть воздух, вода. Под куполами выращивали съедобную зелень (там же коснулись загадки фитаха и увидели мощь жизни в спящих магинских семенах).
И через десять-двадцать или тридцать поколений колонисты сделали бы вторую оболочку над планетой, и Маг окончательно перешла бы в разряд полуискусственных тел. Но солнце остывало.
Солнце гасло, и Всесовет предложил эвакуацию. Были отменены рейсы кораблей в иные секторы. Но, снимая с трасс корабль за кораблем и посылая их на Маг, Всесовет продумывал и иные предложения. Их поступило два.
Проектом номер один был срыв Маг с орбиты и крейсирование ее в другую солнечную систему. Проект номер два был практичнее. Предлагалось, разогнав массу Н до субсветовой скорости, вбить ее в центр солнца, возбудить его активность взрывом этой массы.
Это предлагал Эрик Сельгин — энергетик Мага. Проект был одобрен, но энергии требовалось больше наличного запаса планеты.
А если неудача?
Этот проект назвали Проектом Великого Риска. И в истории планеты вдруг появились рыжий Эрик, Вивиан Отис, и сплелись их судьбы в прихотливое кружево легенды.
А третьим лишним стал роскошный Дром.
Беспокойные дни. Я крестил планету своими маршрутами, я бродил в шахтах, бывал на заброшенных заводах. Был в горах, был всюду.
Эрик?.. Обычный пресноватый человек, пожалуй, слишком суровый к себе. С детства он любил Вивиан, и только.
Дром?.. Эффектный, говорливый, блестящий. Ум, энергия! (И его любила Вивиан.) Гришка Отис?.. Так, тень Дрома.
Вот фото (оно лучше других). Отисы, Дром, Эрик. Фигуры их шевелятся, губы двигаются. Я слышу слова — чешую, одевающую этих людей. Словами Эрика прочно скрыт его замысел. А Вивиан?.. Шутки, капризы, легкомыслие. Еще одно фото — она, и рядом, бросая черную тень, хромает рыжий Эрик. Впереди них шагает рослый Дром, роскошный Дром. Гены негров. Лицо умное, энергичное, темное, сильное. Откуда оно? С равнин Уганды? С берегов озера Виктория? С болот Конго?..
Я спрошу его когда-нибудь.
Они шли — три человека и три их тени. Жизнь их была завязана в крепкий узел, но из троих все знал один Эрик.
Они идут, и один Эрик знает все, что может знать человек.
Знал — солнце зажжется.
Знал — Дром торжествует последние дни. Это знание и кладет на лицо Эрика налет угрюмой хмурости. Но и торжества тоже.
Я прослеживал жизнь этих троих на поверхности и в глубине планеты, на магнитных линзах (они летали вместе с Эриком смотреть их).
Они облетали сооружения. Около каждой линзы, подобно рыбе, спящей в ночной воде, торчала межзвездная гигантская ракета. Светились цепочки иллюминаторов, вращались ее антенны. Я вижу крохотные их фигурки среди сплетения алюминиевых и стальных ферм — металл одел идею Эрика.
Ее можно было видеть и трогать.
Эрик… Он улыбается — теперь у него все шансы в руках — он рос вместе с Вивиан, он знал ее. Хорошо.
Или это улыбка инженера, которому приятно видеть механизм?
Цепь магнитных линз для разгонки массы Н поддерживали корабли Звездного Дозора и лайнеры.
Цепь протянулась на нужные миллионы. Масса Н, получив импульс, должна была пролететь в каждую
