Вот, замерз до крупной дрожи.
Это северное холодное море. На таком охотились мои предки, охотники-поморы. Они били тюленей.
И тут лишь я ощутил, как сильно замерз. Ух, холодно! Или кажется?.. Посветил фонариком на термометр — плюс десять.
Я сходил за стаканом, бегом вернулся и зачерпнул воду. Унес к себе, поставил на стол и сел в кресло.
Подумать только — море! Я принял таблетку, выглянул — море оставалось. И ветер, и сырой холод. Даже пришлось усилить подогрев станции.
…Утром я нашел в стакане морскую воду, а показания термометра записанными на ленту. Но вот моря не было, а только желтый Ил, как всегда.
Следующей ночью плыли айсберги и толпа пингвинов, крича, слонялась возле станции.
Тогда я пустил спутник, то есть роботы его запустили.
Он обошел планету и показал странное — море было только около станции, имело радиус семьдесят километров. Но как понять такой феномен — сброшенный мною буй-эхолот показал глубину в пятьсот метров?
После еще одной смены (было однажды тропическое море в бурю) планета выбрала определенный режим: утром я нашел северное море со скалами и островками, надолго обосновавшееся около станции.
Пингвины исчезли. Туда-сюда летали чайки, белые и розовые, а к воде подбегали звери породы собаковых по названию голубые песцы.
Они ели дохлую рыбу, выброшенную волной на берег.
Я взял одну такую рыбину, унес и определил ее по справочнику. Это была мойва. А галька-то на берегу вся обкатанная, и море серое. Пахнет оно водорослями.
Вскоре явились киты. Они со свистом дышали, фыркая, выпускали водяной пар. Киты! Ну, если это бред, то прекрасный бред.
…Китов было несколько: бухта им понравилась, они ныряли за какой-то китячьей пищей, играли. Я же сплел лески и устроил себе замечательную рыбалку на донные удочки. На приманку я употребил дохлую рыбу, валявшуюся на берегу.
Клевала треска, сильная, бодрая, стройная рыба, при подсечке выскакивающая из воды как бы в слое жидкого стекла. Я наловил много. Но есть не решился.
Море… Теперь часто я сидел у воды: волна набегала и уходила, помогая мечтать. Плескались киты. Я глядел на них. Не скоро я пришел к убеждению, что надо построить судно, что-нибудь вроде струга с квадратным парусом. На нем получить дополнительное удовольствие от моря, рыб, чаек, китов.
И много позднее мне пришла идея об охоте на китов: долго я не мог думать о них как о добыче. Не смел.
Да и к чему мне кит? Охотник не просто охотится, он преследует нужную добычу.
Кит?.. Что с ним делать?.. Есть его?..
Но почему, спрашивается, мне попадалась именно та дичь, за которой гонялись мои предки? Изобретатель… Что он такое сделал с планетой?
Потом, когда было слишком поздно, планетологи предположили страшное. Они решили, что Изобретателем планета была сделана живой насквозь, что он связал все процессы, шедшие и в плазменных озерцах, и в глубинах шара. Связал, внеся во все нашу родовую память. Но как?.. Сильны Коновы! Ничего не скажешь…
У меня образовалась превосходная коллекция ружей. Благо были и металл, и отличные помощники.
Бывало, изобрету что-нибудь для определенной охоты, разработаю конструкцию, дам заказ — вечером! — утром нахожу готовое оружие.
Ну, здесь все понятно. А вот что мне хотелось бы знать: откуда брались охотничьи собаки?
И еще — отчего я не пугался фантомов? Как предок?
Мне полагалось испугаться и дать сигнал Всесовету.
Или я доверился работе Изобретателя? Он ведь Конов, он не мог сделать вредное человеку.
…Любимым ружьем в конце концов стала бескурковка двадцать восьмого калибра. Смешно это звучит — двадцать восьмой калибр!
Предки-оружейники додумались делить фунт свинца на двадцать восемь частей. Из каждой они делали круглую пулю диаметром 14,8 миллиметра. Это и было калибром ружейного ствола.
Отличное ружьецо! Я бил из него бекасов влет и без промаха.
Придумывал это ружье я сам, следуя внешнему образцу по фото, на котором один мой предок снят с таким ружьем.
Предок, гласило семейное предание, успешно сочетал два тонких занятия — охоту и хирургию. Но его погубило пристрастие к оружию малого калибра: он охотился на кабана и ранил его. А пуля-то была мала. И траурная фотография (предок с ружьем в руках) повисла на стене, врезанная в натуральную деревянную подставку.
А теперь о бекасах… Когда морю вздумалось стать мелким болотом, поросшим осокой, камышом и пушицей, на нем изобильно расселась некрупная птица: дупеля, гаршнепы, бекасы.
Те самые, что летали (на Земле) с огромнейшей быстротой и к тому же зигзагами. И рассчитать встречу 25 граммов дроби, летящей со скоростью 300 метров в секунду, с вертлявой птицей было трудно.
Поразившим меня открытием была красота болот. Они, травяные и мелкие, были фантастично хороши.
Я бродил в их мелкой теплой воде, держа ружье наизготовку, отодвинув его от себя, чтобы стрелять немедленно.
Плескалась вода, шуршала осока. В душе тлела точечка, горячий уголек, надежда подстрелить бекаса. Убитый, он исчезал, стоило мне отвернуться. Это делало охоту радостной.
И ружье теряло вес. Оно было такое удобное (уж и повозились гномы с прикладом), будто мы с ним и родились, и выросли вместе.
На стволы его гномы пустили сталь-нержавейку, расплавив запасной костыль станции; колодку ружья сделали из металла помягче. Приклад был пистолетного типа, отделан под дерево, спусковой курок один на оба ствола.
Я сделал запас нитроклетчатки и дроби.
На другие охоты я брал иное ружье. Постепенно у меня появились сети, два арбалета и даже лук со стрелами. Было шесть дробовиков, один восьмого калибра, с резиновым наплечником.
Тяжелое, мощное ружье. Оно подымало заряд дроби в 67 граммов. Из него я бил гусей. Но после того, как планета (или что там, не знаю) пошутила надо мной, я стал делать все оружие с обязательным ракетным стволом.
Скажем так — два ствола дробовых, а в третьем — ракета.
Шутка была такого рода — я разнежился на утиной охоте.
Это приятно — стрелять влет уток, крякв и чирят. Страсть моя, сытая, нежилась, а телу была приятна усталость охоты. Мозг дремал.
В блеске солнца я приметил нечто округлое и большое, лежавшее на воде, среди камышей. Гусь?.. Подстрелю! (Голова моя была полна птицами.) Но поднялся из воды плеозавр — шея словно колонна!
Если бы охотники каменели от испуга, записок моих не было. Я думаю, у прапрадеда, бившего слонов из ружья калибра 600, было немало возможностей окаменеть и быть растоптанным.
Он убегал.
Я не сразу понял, что произошло и отчего я полетел кувырком, а затем побежал. И лишь около дома увидел — оторвана пола охотничьей куртки, кожа висела треугольными лоскутами. Понял — ящер меня чуть-чуть не поймал. По-видимому, хватая, он так неловко ударил меня носом, что придал мне
