понимал что к чему. Каждая часть города непонятным образом зависела от прочих. А сейчас город страдал от ран. Местами они затягивались сами... но не всегда. Широкая полоса зелени вдоль побережья просто увяла, побурела и умерла. Деревья, лианы, подлесок, стены, окна, склады, жилые помещения... Умерло все, и Керрик ничего не мог поделать.
Можно было только заботиться о животных, конечно не обо всех. Огромные ненитески и онетсенсасты во внешних полях не требовали внимания: корм они находили в нетронутых болотах и джунглях. Олени и большие олени паслись, – им корма тоже хватало, как и некоторым травоядным мургу. Но некоторые умирали, и Керрик не мог понять отчего. Не то что бы люди допускали какие-то промахи... Злобные ездовые таракасты никого не подпускали к себе. Иилане разъезжали на них, а он не мог даже приблизиться. Они не щипали траву и по виду были хищниками. Но визжа топтали предложенное мясо. И умирали. Как и уцелевшие в своем болоте уруктопы. Эти восьминогие существа были предназначены для перевозки фарги и, похоже, ни для чего более. Когда Керрик приближался, они глядели на него остекленевшими глазами, не убегали и не пытались напасть. Они не принимали никакой пищи, даже воды. И, беспомощные и тупые, падали и околевали один за другим.
Наконец Керрик начал уже считать, что город этот теперь принадлежит тану. Следовало просто делать то, что нужно, и не думать о прочем. Это решение облегчило жизнь, но все равно целые дни от рассвета до сумерек проходили в трудах и заканчивались долгими вечерними разговорами.
Потеряв счет дням в ровном и теплом климате, Керрик забыл, какое время года сейчас на севере. Зима закончилась, и он не заметил этого; заканчивалась и весна, когда он вновь обратился мыслью к саммадам. И к Армун. Только прибытие первых женщин саску напомнило ему о ней, и он устыдился подобной забывчивости. В такой жаре нетрудно спутать все времена года. Керрик знал, что мандукто ведают о многом, и решил обратиться к Саноне.
– Здесь никогда не опадает листва, – сказал он. – И плоды созревают круглый год. Трудно уследить здесь за течением времени.
Саноне, скрестив ноги, грелся на солнце.
– Верно, – ответил он. – Но есть способы заметить времена года. Можно следить за луной, – как она наполняется и исчезает, – и запомнить. Ты слышал об этом?
– Алладжекс что-то говорил – и это все, что я знаю.
Саноне неодобрительно фыркнул, услышав о примитивном шамане, и разгладил перед собою песок. Он-то знал все тайны земли и неба. Указательным пальцем он аккуратно начертил на земле знаки лунного календаря.
– Здесь и здесь две луны, которые меняются. Смерть зимы, Смерть лета. Здесь дни становятся дольше, здесь ночи чернеют. Я вчера видел луну, она была новой, это значит, что мы здесь.
Довольный, он воткнул короткий сучок в землю и сел на пятки.
– Тебе, мандукто саску, эти рисунки говорят о многом. Но я, о мудрый Саноне, вижу, к своему горю, перед собой только сучок и песок, – сознался в невежестве Керрик. – Истолкуй свои знаки, прошу тебя. Скажи мне, успели реки на севере взломать лед, расцвели ли уже цветы?
– Это случилось вот когда, – проговорил Саноне, перемещая сучок по кругу назад. – С того времени луна успела дважды стать полной...
Угрызения совести Керрика усилились. Но, подумав, он решил, что сейчас только начало лета и времени еще много. А нужно еще столько здесь переделать... Но однажды ночью ему приснилась Армун, он словно ощутил языком ее раздвоенную губу... и вскочил дрожа, вознамерившись немедленно отправиться за нею. И за ребенком, конечно.
Но благие намерения остались таковыми: делам, которые следовало завершить, чтобы Деифобен сделался пригодным для жизни тану, не было конца. Долгие летние дни сменяли Друг друга. И снова настала осень. Керрик просто разрывался надвое. Злился на себя, что так и не выбрал времени отправиться за Армун, – и одновременно испытывал облегчение: теперь нечего было и думать успеть туда и обратно до зимних снегов. Но на этот раз он все рассчитает, закончит все к ранней весне, а Саноне будет напоминать ему о прошедших Днях. И тогда отправится на север. Все-таки там они в безопасности: и она, и ребенок – это было утешением, когда он особенно тосковал.
Появление тану не испугало Калалеква. Ему уже приходилось встречаться с ними, но он прекрасно понимая, что оказался в их охотничьих угодьях. Однако он видел, что женщина боится его.
– Эй, не бойся, снежноволосая! – крикнул он и засмеялся, чтобы показать дружелюбие.
Но смех его вызвал противоположный эффект. Женщина в страхе отступила назад и замахнулась копьем. Мальчишка рядом повторил ее жест. Младенец на травоисе жалобно завопил. Калалекв, укоряя себя за поспешность, опустил глаза и-увидел, что его руки и нож обагрены кровью убитого им пушного зверя. Быстро отбросив нож в сторону, он спрятал руки за спину, надеясь, что улыбку его сочтут дружелюбной.
– Что ты сказал? – крикнула Ангаджоркакв, отодвигая шкуры, закрывавшие вход в землянку. Выбравшись из нее, она замерла, разглядывая пришельцев.
– Погляди, какие у них светлые волосы! И кожа белая! Это тану? – спросила она.
– Они.
– А где охотники?
– Не знаю, я вижу только троих.
– Женщина, подросток, младенец. Раз они одни, их охотник, наверное, умер, и они горюют. Поговори с ними, скажи, чтобы не боялись.
Калалекв тяжело вздохнул:
– Я не знаю их языка, только слова «мясо», «вода» и «прощай».
– Смотри не попрощайся. Предложи им воды. Так будет лучше.
Когда охотник с волосатым лицом отбросил нож, страх Армун отступил. Здесь, на берегу, мог оказаться только парамутан, один из тех охотников, что живут у моря на севере. Она слыхала о них, но никогда не встречала. Она медленно опустила копье, но не выпустила оружие из рук – из землянки выскочил еще один. Но это была женщина, не охотник, и Армун почувствовала облегчение. Они принялись неразборчиво переговариваться высокими голосами. Потом охотник широко улыбнулся и выговорил одно слово:
– Ваудаа. – Армун не отреагировала, и улыбка исчезла с его лица. Он повторил: – Ваудаа, ваудаа!
– Он говорит «вода»? – спросил Харл.
– Наверное. Вода, конечно, вода. – Армун кивнула и улыбнулась в ответ.
Темная фигура женщины исчезла в шатре. Когда она вновь появилась, в руках у нее была черная кожаная чашечка. Она протянула ее гостям. Харл шагнул вперед, взял чашку, заглянул в нее и попробовал.
– Вода, – сказал он, – ужасная на вкус.
Слова эти словно разом обезоружили Армун. Страх исчез, и сразу навалилась огромная усталость, она даже пошатнулась – пришлось опереться на копье, чтобы удержаться на ногах. Вид дружелюбных волосатых лиц, сознание того, что теперь она наконец не одна, дали волю усталости, которую она до сих пор превозмогала. Парамутанка заметила это и, быстро подбежав, взяла у Армун копье и помогла ей опуститься на землю. Армун машинально подчинилась – опасности как будто не было, а если и была, то уже поздно было что-либо делать. В этот момент закричал младенец, да так требовательно, что ей пришлось встать, взять его на руки и сунуть ему в рот кусок копченого мяса. Парамутанка понимающе зацокала языком и, протянув руку, погладила светлые волосики Арнхвита.
Издали донесся пронзительный крик. Армун даже не вздрогнула. По берегу трусил невысокий мальчуган, волосы на его лице были светлей, чем у родителей, в руках он держал ловушку с попавшимся в нее кроликом. Заметив пришельцев, он замер с раскрытым ртом. Любопытный, как все мальчишки, Харл отправился поглядеть на кролика. Мальчик-парамутан казался постарше Харла, хотя на полголовы уступал ему в росте. Они сразу признали друг друга. И, несмотря на великую усталость, к Армун вдруг вернулась надежда. Может быть, они и доживут до весны...
Калалекв был хорошим охотником, и один мог прокормить многих. По обычаю парамутанов он
