улыбнулся ей Ан Анку.
— Послушай, Призрак Смерти, — возмутилась Нелли, — с меня с детских годов двух чтиц мыслей выше крыши довольно. То та заглянет, то эта. Я скоро решу, что у меня лоб стеклянный.
— Лоб у тебя костяной, — засмеялся Ан Анку, но засмеялся негромко, чтоб не мешать молящимся. — Только мудрено не смекнуть, коли ты, глядючи на крины, нахмурилась, а потом стала голову поворачивать туда, откуда мы пришли… Но не тревожься напрасно: есть такие буквы, коих синие читать не умеют. Они вить почти все — горожане.
— И что с того?
— Да они не задумаются, даже если и глянут под ноги, какому цветку время цвести! Уж не говоря о том, где для чего земля подходящая!
Возразить было нечего, Нелли подавилась смехом, побоявшись дать себе волю: теперь бросалось в глаза, что чудо лилей для прибывших еще внове. На их лица словно опрокинулся сияющий небосвод: не разберешь, были они в большей мере щасливы либо ошеломлены до испуги.
— Э, да никак мадемуазель Туанетта со своей командой, — тихо сказал Ан Анку.
Из лесу вышел, видимо, арьегард: только очень уж он был странен. Шестеро детей-подростков со слишком тяжелыми для них ружьями сперва показались Елене мальчиками. Да и мудрено им было таковыми не показаться, когда они были одеты в крестьянское мужское платье, к тому ж, на отличку от юной мадемуазель де Лескюр, они обнажили головы перед мощами. Но когда шесть шляп с белыми кокардами слетели с голов, под ними оказались девичьи головки — одна другой краше и нежней. Старшей не было и тринадцати годов, меньшей — в лучшем случае одиннадцать.
— Девы-амазонки, не рано ль им воевать? — улыбнулась Елена. Дети, скорей всего, лазутчики — легкие на ногу, незаметные. Ружья им нужны разве что сигнал подать. — Гляжу я, все они по одной моде.
— Сие не мода, — спокойно ответил Ан Анку. — То есть для мадемуазель Туанетты в чем-то и капризная блажь, она вить дворянка, к тому ж всегда была та еще егоза. Помню, еще махонькой одевалась как мальчонка, чтоб старшие братья брали ее на соколиную охоту. А это все — крестьянские дети. Крестьянская девчонка в жизнь не наденет мужского наряда ради удобства, ей это срам. Никогда не решиться она на господской машкерад, Бога побоится!
— По-моему я как раз вижу перед глазами крестьянских, по твоим же словам, девочек, и как раз в мужских нарядах.
— Это мальчики, Элен, — произнес, подходя, де Ларошжаклен, верно слышавший часть их разговора. — Сравненье с амазонками никак не годится.
Оба шуана, меж тем, никак не глядели спятившими. Но и сомневаться в глазах своих Нелли отказывалась. Девчушка, что стояла крайней, с черными волосами, уложенными на затылке, робко тянула руку к цветку: в движеньи ее было столько женского, грациозного, что последние сомнения улетучились бы, даже если б они и были.
— Не трогай, дитя! — оговорил было ребенка де Лекур. — Это ж не простые цветы, едва ль хорошо их рвать.
— Да разве святому королю жалко цветка для дитяти, — в свою очередь оговорил его отец Роже, только куда суровей. — Возьми лилею, коли хочешь, Жан.
Священник, верно, сказал — Жанна? Нелли растерянно переглянулась с подругами. Спросить бы господина де Роскофа, да тот отошел на другой край поляны. Ничего, она улучит минутку после.
— Друзья мои, — заговорил вдруг господин де Роскоф, громко, благо все шуаны уже поднялись с колен и приложились к мощам. — Быть может, нам надобно всем поступить так же? Сорвем по цветку на память о сем великом чуде — дабы сберечь памятку для поколений грядущих! Пусть высохшие лепестки свидетельствуют детям и внукам, что сие было. Вы благословите, отец Роже?
— Пусть будет так.
— А правнуки, меж тем, скажут, что сей крин рос на клумбе, — печально усмехнулся де Лекур, осторожно укладывая свой цветок меж страницами карманного бревиария. — Впрочем, как знать.
Что же, и она, Елена Роскова, вправе сорвать цветок лилеи для Платона. Чудесная лилея в руках оказалась как самая обыденная. Ей самой, сейчас, трудно до конца поверить в происходящее, каков же спрос с ее сына? Ну да от нее зависит — будет верить ее слову, так и в чудо поверит.
— Мне свой цветок передать уж некому, для внука сорвала ты, — господин де Роскоф приблизился к ней. — Ну да его положат со мною в домовину.
— Белый Лис, — мадемуазель де Лескюр приблизилась к господину де Роскофу. — Один из моих лазутчиков видал двух чужих. Поди сюда, Жан!
Меньшая черноволосая девочка приблизилась. Ружье, скорей ручница, что она волокла на плече, было вблизи — слезы глядеть. Охотничье, с колесцовым наружним замком, верно не два и не три поколения прожило оно в семье, коли его украшала трубчонка-«дымоход». Нелли такую дремучую стрелялку видала только единожды — в арсенале Белой Крепости на Алтае. У какого-то варвара успела сия гишторическая ценность побывать в руках: по затейливой деревянной резьбе кто-то нацарапал свежих полосок.
— Монсеньор, я видал не наших людей.
Еще одна невидаль! Девочка говорила по-французски, пожалуй, первая из всех встреченных подругами юных бретонок. Слова она произносила очень неуверенно, словно они были ей совсем внове.
— Двоих не наших, Жан? — переспросил господин де Роскоф, тоже, судя по всему, не впавший в безумие. — Двоих и один похож на колдуна? Так? Не наши но и не враги?
— Да, монсеньор.
— Благодарю тебя, милое дитя, ступай к друзьям. — Господин де Роскоф повернулся к мадемуазель де Лескюр. — Сие уж не новость, однако ж ясности никакой.
Елена встретилась глазами с девушкой: вблизи они оказались болотно зелены, но вспыхнувшая в них было молния неприязни тут же погасла. Верно таким сполохам рядом со святыми мощами сверкать не пристало.
— Батюшка, но отчего… — начала было она, когда ребенок отошел.
— Мне надобно перемолвиться с отцом Роже, — перебил ее свекор, смеривши их обеих взглядом. — Пусть мадемуазель де Лескюр тебе расскажет, коли ты хочешь знать. Ежели хочешь, веселого тут мало.
— Пройдемся в березах, нето боязно зря топтать сии крины, — сказала девушка довольно миролюбиво.
— Мне тож.
К северу от поляны вправду начинался березняк, вклинившийся меж буками и вязами. За что любила Нелли березовые рощи, так за то, что меж деревьями вольготно ходить — ничего не цепляет за одежду и не путает ног.
Некоторое время обеи шли молча, каждая — с цветком лилеи в руках. На Неллином стебель был чуть длиней.
— Сие Ваша команда оттого, что… — Нелли замолчала, подбирая слова. Глупо ведь сказать — оттого, что и девушка и дети одеты на один манер — по мужски. Меж тем нечто в сем роде она и хотела бы спросить.
— Нет, мой наряд ни при чем, — мадемуазель де Лескюр поняла ее вопрос, да и то, иной раз понять проще, чем спросить. — Так уж совпало. Я вить и женское платье ношу, да и не так редко. Просто это мои земли, наши, тут вассальное дело.
— Какие земли?
— От Прата до Тре-Грома. Там, где было одно из Иродовых избиений. Ах, да, Вы вить чужестранка. Из оказывавших Сантеру особо удачное сопротивленье деревень во многих перебили всех мужчин… до грудных. Синие рвали младенцев с материнской груди и нанизывали на штыки — на их глазах. Беременным женщинам заживо распарывали животы — как они шутили, чтоб поглядеть, не спрятался ли там бунтовщик. «Здесь не вырастут новые шуаны!» — веселились они. Деревни без мужчин — куда ни глянь! Женщины копали могилы, женщины несли гробы. Маргерит Монзак с фермы Гоаз-анн-Илис, что по дороге на Лоньон, была двойняшкою своего братца, Мартина. Ферма их стояла на отшибе, дети с первых лет играли только вдвоем. Когда мальчика похоронили, она неделю не сказала ни слова. В гроб мальчика уложили в
