– Что ж ты так нарезался?
Долгов лишь вздохнул. Через минуту он все-таки открыл глаза. Изображение плыло.
– Далеко от Ишима отъехали?
– В карты играл?! – вдруг взорвался Фрунзик, заставив Маринку вздрогнуть и съежиться. – А ты помнишь, на что ты играл?! На наши бабки! А потом даже пытался свою квартиру на кон поставить! Что, скотина, подзабыл?!
Максим сморщился от ора взбешенного Герасимова, пытаясь осознать смысл слов.
– Хватит так кричать… – нахмурился Юрка.
– А как ты у нас деньги клянчил, помнишь?! – не обращая внимания на Егорова, продолжил Фрунзик. – Как апостолами, трижды отрекшимися от Христа, обзывал? Кстати, Библию перечитай, грамотей! Трижды отрекся один только Петр… А как потом заявил, что все мы давно превратились в зомби и вечно хотим жрать потому, что души нет, а плоть гниет, и ее вечно не хватает?
– Ого-го… – не сдержался Максим.
– Заткнись! Скотина ты! К Маринке приставал! Забыл, скотина?! Скотина!
Максим резко сел, несмотря на невообразимую вспышку боли в мозгу.
– Это правда? – спросил он у сжавшейся на сиденье девушки.
Она лишь слабо кивнула и затряслась от слез.
– Прости меня… – Долгов сделал попытку обнять ее, но тут же отдернул руки.
– Не смей ее касаться, тварь, – зловеще прошептал Фрунзик.
– Прости, Маринка…
Девушка быстро закивала, пряча глаза и всхлипывая. Ее темная челка затряслась в такт падающим слезам и движению кареты.
– Вы меня угомонили?
– Я тебе врезал, – слегка остывая, сказал Фрунзик. Порылся в сумке, вытащил фляжку с водой и протянул Максиму. – На. Губу нижнюю протри. Кажется, разбита.
Долгов послушно взял фляжку, но так и замер с ней в руке, забыв отвинтить крышку. Он никогда не напивался до такой степени, чтобы потерять контроль над собой… Приставать к девушке… Почему, почему, черт бы побрал долбаную жизнь, это произошло именно в данное время, именно в такой компании? Ведь никого не было для него теперь ближе этих людей. Отец спился практически сразу после событий двухгодичной давности, Астафьев погиб еще раньше, Бурмистров подался в большую политику, начисто забыв о существовании каких-то там долговых. Почему?!
– Потому что пить меньше надо, – хмуро обронил Герасимов.
Оказывается, Максим, незаметно для себя, последнее слово произнес вслух. Он наконец открыл фляжку и, набрав в ладонь немного воды, поднес ко рту. Но вместо того, чтобы протереть губы, внезапно принялся судорожно глотать влагу. Приложившись к фляжке, он пил до тех пор, пока Фрунзик не выдрал сосуд из его рук.
– Хватит лакать. Помучаешься немножко, авось впрок пойдет. И собственноручно тебя прибью, если хоть раз еще такое повторится. И не зваться мне Фрунзиком, если вру сейчас.
Маринка перестала всхлипывать. Судорожно вздохнув, она протянула руку и погладила Максима по коленке. Он дернулся, словно от электрического удара. Отодвинул ногу.
– Не надо.
– Я не обижаюсь. Со всяким бывает.
– Не надо.
На несколько минут повисла тишина, нарушаемая лишь фырканьем лошадей и скрипом рессор. Егоров пересел к Максиму, чтобы не тесниться с Фрунзиком и Маринкой, и отодвинул шторку.
Равнина была угрюма. Низкими и гнетущими осенними облаками небо обрушилось на грязно-серые, неухоженные поля. Стаи ворон разгуливали среди ошметков высохшей травы – изредка то одна птица, то другая топорщила крылья и разевала клюв, отрывисто каркая. Вдалеке виднелась небольшая деревушка – дворов в десять. Одинокая фигурка удалялась в сторону селения по разбитой копытами и телегами дороге. Лишь раз человек обернулся и взглянул на проезжающую карету.
Максим смотрел на пасмурный сибирский пейзаж. В похмельной голове застряла единственная мысль: как он изменился за последние два года. Безусловно, сам он – Максим Долгов, – а не пейзаж. Стал раздражительным, замкнутым, грубым. Даже проверенный разгильдяй Егоров казался теперь выдержанней и зачастую благоразумней его. В жизни не стало радости. И лишь общая с Маринкой, Юркой и Фрунзиком цель спасала от окончательного декаданса. А ведь люди вокруг приспособились, попривыкли к новому миру, приняли его реалии за данность. Не десятки, даже не тысячи – миллиарды людей. Может, проще надо быть? Меньше думать о причинах и следствиях? Просто тупо заботиться о личном благополучии, насколько это, конечно, возможно.
Долгов вдруг вспомнил мужика из пресс-службы МВД, которого они с Астафьевым встретили возле велотрека в Крылатском, когда только-только все это мракобесие начиналось. Владимир Игнатьевич… Или Владимир Иванович. Не важно. Как он сказал тогда? Мы живем в скучный век. Да-да, именно.
Живем в скучный век.
И даже немыслимые, противоестественные, выходящие за рамки прошлого опыта цивилизации события, связанные с исчезновением огня, не изменили этого. Потому что не только мы в нем живем. Потому что и он – этот скучный век – уже поселился внутри каждого из нас…
Снаружи всхрапнули лошади, и карета довольно резко затормозила. От рывка всех тряхнуло, и Максим вновь застонал от чудовищной боли в башке.
– Что там, Некрасик? – крикнул Юрка, приоткрыв дверь.
– Замерз. И отлить надо, – донеслось оттуда.
Максим натянул берцы, осторожно потянул за ручку и отворил дверь со своей стороны. Шагнул на ступеньку и спрыгнул на асфальт, прислушиваясь к гадкому звону в голове. За ним вылезли Фрунзик с Юркой и помогли спуститься Маринке.
Ветер был не сильный, но по-осеннему холодный. К тому же в воздухе неслась еле ощутимая и оттого дьявольски противная водяная взвесь.
– До Тюкалинска километров двадцать осталось, – сказал Некрасик, спрыгивая с козел. – Там придется заночевать, потому что до Омска сегодня уже не дотянем и лошади устали, а сменить не получится: Тюкалинск – поселение заброшенное, там с полгода назад мор какой-то был и народ ушел. Но крышу для ночлега найдем, только без света, поэтому придется тепло одеться.
– Ну что, раз уж встали – мальчики направо, девочки налево, – скомандовал Егоров и, кутаясь в химзащитку, сбежал с трассы во влажную грязь. За ним последовали остальные ребята.
– Э-эх-х… – мечтательно протянул Некрасик, расстегивая ватные штаны и доставая гигантский для своей худощавой комплекции инструмент. – Хорошо… Сейчас бы костерок развести. Вокруг сесть на бревнышки, закурить папироску, поболтать.
– А шашлычок из баранинки или карпаччо из куриных грудок не хочешь? – ехидно поинтересовался Фрунзик.
– Хочу, – сокрушенно ответил Некрасик. Застегнул ширинку и, разворачиваясь, добавил: – А еще хочу, чтобы тетка моя жива была.
Фрунзик мотнул головой и отбросил налезший на глаза капюшон. Ветер тут же хватанул его за белые волосы.
Максим подошел к канавке и хотел было присоединиться к коллективному отливу, как вдруг почувствовал в штанах какой-то инородный предмет. Он быстро расстегнул куртку, приподнял свитер и обнаружил заткнутый за пояс пакет.
– Это еще что? Мистика. Как я его раньше не заметил? – удивился он, доставая сверток.
– Это не мистика, а похмелье, – усмехнулся Егоров.
Развернув плотную бумагу, Долгов обнаружил внутри изрядно помятый целлофановый файл с какими-то бумагами.
– Что ты там у себя в штанах такое неожиданное обнаружил? – спросил Герасимов, подходя ближе.
Максим достал документы и тупо посмотрел на самый верхний. Потом быстро пролистал дальше.
