воссоединились и вскоре построили свой первый дом в Керем-Хаа-Тэйман, на самой границе с Яффой.
Мой отец — выходец из очень религиозной семьи. Его лед — будапештский раввин — воспитывал семью в строгих еврейских традициях и умер в возрасте 90 лет. Семья матери была не такой уж религиозной. Родилась мама в Берлине, а ее родители родом из Вены. Девичья фамилия матери была Фрейд, и мой дедушка, говорят, приходился дальним родственником Зигмунду Фрейду. Дед довольно успешно занимался продажей мебели в Будапеште. Но тем не менее мамина семья была небогатая, так же, впрочем, как и семья отца.
Мои родители любили ездить кататься на лодке на одно большое озеро в предместье Будапешта. Озеро это считалось очень опасным, иногда там случались настоящие бури. И вот однажды их лодка перевернулась. Мамина нога застряла в слегах лодки, и она начала тонуть. Отец в последний момент успел нырнуть под лодку и спасти ее. Не знаю, может быть, именно из-за этого они полюбили друг друга и поженились. В нашем семейном альбоме есть фотографии их свадьбы, которая происходила в одной из самых больших синагог Будапешта, если даже не всей Венгрии. Но их семейное счастье было, увы, не слишком долгим. Думаю, этому есть несколько причин.
Жизнь в Палестине, в которой тогда верховодили британцы, была очень сложной. Отец постоянно искал работу. И наконец, после долгих поисков они с другом, тоже беженцем, нашли работу на пляже, где они с открытых лотков продавали отдыхающим сладости. Позже отец ушел работать таксистом на самые опасные маршруты между Тель-Авивом и городом Лод. Отец рассказывал, что в то время вообще было очень рискованно выезжать из Тель-Авива, потому что практически не прекращалась стрельба как с арабской, так и с британской стороны.
Как только началась вторая мировая война, мой отец вступил в британскую армию. Он воевал в еврейской бригаде в Ливии в составе восьмой армии под командованием генерала Монтгомери. Служил танкистом, и в Тобруке его взвод был окружен немцами. Лишь через несколько недель им удалось бежать из окружения. Условия жизни там были настолько невыносимыми, что, как он мне рассказывал, им приходилось пить собственную мочу. Было это в 1941 году. И еще дважды отец возвращался в Тобрук, чтобы продолжить участие в боевых действиях — в 1942 и в 1943 годах.
Когда он наконец окончательно вернулся в Палестину, там все еще не было мира. Ему пришлось вступить в Хаганах — секретные внутренние войска. Хаганах принимал участие в терроризме, но должен был постоянно контролировать ход сражений между британцами, арабами и экстремистскими сионистскими группировками.
Одно из самых ранних воспоминаний связано у меня с очень неприятным инцидентом. Напротив нашего дома был вокзал, высокое здание, в котором располагался штаб британцев. Из-за этого вокруг нас постоянно шла стрельба. Не помню точно, сколько мне тогда было, но я еще играл в манеже. Мама оставила меня возле окна как-то вечером, и вдруг началась страшная канонада. Несколько пуль попали в наше окно и просвистели прямо над моей головой. Прекрасно помню, хотя был очень маленький, как со звоном разбилось стекло. Мама вбежала и вытащила манеж в другую комнату. На мне, по счастью, не оказалось ни одной царапины, я только был весь обсыпан осколками стекла.
Позже, во время войны 1948 года и в последующие годы, вокруг всегда были напоминания о сражениях. Когда мне было лет пять, я очень любил искать пули в кучах мусора и обломков. Иногда попадались блестящие, с серебристыми головками, но большинство же были помятые, сплющенные. Мне они всегда казались ракетами, летящими к Луне или в открытый космос.
Я любил отца и буквально обожал маму. Но очень рано понял, что они живут разными жизнями. К этому времени Израиль получил независимость, и мой отец вышел из Хаганаха и иступил в израильскую армию. С тех пор он редко появлялся дома, и я знал, что он встречается с другими женщинами. Он и сам не скрывал этого, хотел даже познакомить меня с одной из них. Каким-то инстинктивным чувством я понял, что это для нас всех плохо кончится. Отец полюбил эту женщину. Никогда не забуду тот день, когда она впервые пришла к нам в дом. Она взбегала по ступенькам навстречу отцу, а я пытался, как мог, шуметь и греметь, чтобы мама не услышала что происходит, потому что знал, что она очень расстроится.
В другой раз отец, гуляя со мной по улице, позвонил кому-то по телефону. У нас дома не было телефона. Они вообще в 1 е годы были большой редкостью. Мне очень хотелось поговорить, и отец разрешил мне подержать телефонную трубку. Вне себя от счастья я схватил трубку — и тут же понял, что разговариваю с той самой женщиной, с которой встречался мой отец. Я очень смутился и не знал, что ей сказать, потому что, не понимая, конечно, всей ситуации, сердцем чувствовал что-то очень плохое. Наверное, тогда я осознал, что союз моих родителей скоро распадется, и мне пришлось с этим смириться.
Несмотря ни на что, я любил своего отца и гордился им. Вскоре он стал сержант-майором танковых войск — он постоянно был в танковых войсках, с тех пор как Израиль добился независимости. Но, конечно же, я был более близок с матерью, потому что жил с ней неразлучно все это время.
Отец всегда старался сделать мне что-то приятное, когда приходил навестить нас. Однажды он пришел и сказал, что на балконе меня ждет сюрприз. Я бросился туда и нашел маленького щенка. Мне кажется, я никогда больше не был таким счастливым. Я назвал его Тцуки. Это была маленькая забавная арабская дворняжка, коричневатая с белым и со смешным черным пятнышком в форме сердца на лбу. Мы с Тцуки не расставались ни на минуту, не считая того времени, когда я ходил в школу, которая была возле нашего дома. Тцуки каждый день смотрел вслед с балкона, и я всегда с нетерпением ждал нашей встречи после этой короткой разлуки.
Трудно сейчас сказать точно, когда я впервые начал наблюдать за собой какие-то странные явления. Мама обратила на них внимание гораздо раньше, чем я. В те годы она работала швеей и была занята с утра до ночи. Поэтому у меня была почти неограниченная свобода, несмотря на то что по ее просьбе за мной присматривала соседка. Мама очень любила играть в карты с друзьями — это был для нее главный и, пожалуй, единственный вид отдыха. Помню, что я всегда ждал, когда она придет после очередной игры, чтобы попрощаться со мной, пожелать спокойной ночи. И каким-то образом я всегда знал, выиграла она в этот раз или проиграла, даже иногда точно угадывал, сколько именно выиграла или проиграла фунтов и шиллингов. Она, конечно, очень удивлялась и не знала, как это объяснить. Кроме того, она постоянно замечала, что я, опережая ее, говорю те слова, которые она вот-вот хотела сказать сама. Я будто бы читал ее мысли. Ее даже немного это настораживало, но мы особенно не придавали этому какого-либо значения. Я был не совсем обычный ребенок, в этом никаких сомнений не было.
Мне было всего шесть лет, когда отец купил мне мои первые часы. Я очень ими гордился. Хочу сказать, что с самого начала я ненавидел школу. Не любил учиться, не любил свой класс. И каждый урок мучительно ждал, когда наступит время перемены. В принципе я считаю, что это вполне нормально. Но все-таки мне кажется, что я не любил школу больше, чем в общем-то можно считать нормальным. И вот когда у меня появились часы, я почти непрерывно смотрел на них, ожидая, когда раздастся звонок на перемену. В некоторых классных комнатах были часы на стенах. Как-то раз, помню, я сидел и смотрел на свои часы, по которым урок уже должен был закончиться, но звонок все не звенел. Тогда я посмотрел на часы, висевшие на стене, и увидел, что по ним еще осталось целых полчаса до перемены. Огорчившись, я перевел свои часы на полчаса назад, чтобы они показывали такое же время, которое показывали часы на стене. Но на следующий день произошло то же самое — мои часы вдруг на полчаса убежали вперед, опережая школьные, и мне опять пришлось ставить их правильно. Я рассказал об этом своей маме. И мы решили, что мои часы забарахлили. В конце концов мне пришлось оставить часы дома. Мама проверяла их каждый день — ничего особенного не происходило, часы шли совершенно нормально. Так продолжалось насколько недель, и я решил снова одеть их в школу. Мне очень хотелось поймать часы в тот момент, когда они начнут двигаться необычно, но это никогда не удавалось сделать. В этот раз я снял часы с руки, положил их перед собой и внимательно смотрел на них. Потом я, конечно, забыл об этом и вдруг случайно взглянул на них. И тут я увидел, что стрелки крутятся все быстрее и быстрее, как будто часы сошли с ума. Я закричал учителю: «Посмотрите на мои часы!» Я поднял их над головой, чтобы все увидели, но весь класс начал смеяться надо мной. Я готов был провалиться сквозь землю. Я впервые понял, что нужно быть очень осторожным, иначе люди будут смеяться надо мной и даже издеваться. Я страшно расстроился, и почему-то мне было стыдно. Придя домой, я рассказал маме, как все надо мной смеялись. Тогда она решила: «Ладно, мы купим тебе другие часы». И через несколько месяцев действительно купила мне новые часы. С тех пор я никогда уже не носил старые, потому что думал, что они какие-то странные, ненормальные. Но к тому, что
