Тролль и Аделина пили чай со слоеным тортом. Вечерело. Темнело. Веснело. Выло шальными кошками. Стучало в окно полуодетыми ветками клена. Пахло вареной сгущенкой. Аделина ела торт руками по старой привычке, застрявшей со времен средневековья. Между собой им было не обязательно играть в культурных, но Тролль старательно соблюдал те многочисленные правила, которыми люди умудрялись усложнять жизнь. Может, он подсознательно боялся отстать от них, а может, это был просто такой вид спорта.
— Перемазалась-то как, — Стасик пересел к Аделине, достал парчовый носовой платок и стал стирать с ее лица сгущенку. Та стояла насмерть.
— Ты языком, — посоветовала А.
Тролль лизнул ее в милую мордочку.
— Щекотно, — хихикнула А и стала расстегивать на нем стильную рубашку стоимостью один доллар.
25
Они отдыхали, лежа на полу на толстой шкуре. На кровати им показалось скучно.
— Между прочим, этого медведя я сам убил, — похвастался Стасик. — В наших уральских лесах кто только не шатается! Напал, понимаешь, ни с того, ни с чего. Совсем зверье одурело. Язык забыло, на людей бросается.
— И что ты с ним сделал?
— Вспомнил былую сноровку: затолкал палку в пасть, вскочил верхом и свернул шею.
— Ври больше! — Аделина фыркнула. — Мех-то искусственный, я же чую, — она засунула узкий нос глубоко в псевдо-шерсть и чихнула. — И давно не чищенный вдобавок. С утра займемся уборкой. Что только ты тут делал без меня!
— Жил. Ждал.
— Как жил? Расскажи.
— Нет. Не интересно. Давай я лучше сказку расскажу.
— Про нас?
— Не совсем. Про двух женщин. Одну зовут Лена, Елена Сергеевна.
— А другая пусть будет Долли, Доля.
— Идет. Стяни одеяло с кровати, дует. Значит, жила-была Елена Сергеевна.
— И Долли.
— Погоди, они еще не познакомились. Жила-была сама по себе Елена Сергеевна в провинциальном городе Малый Сургуч, что на широкой сибирской реке Сургуч Великий. Мужа у нее к 28 годам не случилось, а имелись: мама Тоня, папа Сергей Николаевич, боеспособный сыночек Геничка, маленькая квартирка в старом доме на шумной улице, жених восточной национальности, да работа по специальности, настолько узкой, что учили ей лишь в одном Лжедмитриевском политехе. Елена Сергеевна проектировала…
— Унитазы для самолетов.
— Почему это? — обиделся Тролль.
— Что ей, мужскую косметику продавать?
— Ладно, пусть унитазы. Дело она знала отлично, заказчики с пол-Сибири слетались. Особенно нравилось ей унитазировать гидросамолеты. Деньгами Лена не особенно интересовалась, отдавала большую часть папе-коллекционеру. Сергей Николаевич собирал картины, вернее, одну картину. Как автомобилист: купит машину, подкопит денежек, продаст и приобретет новую, более престижной модели.
Сейчас у них в туалете висел Айвазовский.
— Провинился?
— Наоборот, удостоился. В туалете подходящие условия для хранения старых полотен. Этим папа продемонстрировал маринисту, как он его ценит. В туалете Айвазовский пребывал давненько, пора бы его уж и поменять, да Сергей Николаевич на сей раз на Рембрандта нацелился, а тот стоил о-го-го!
Работал ленин папа дворником, помахивал метлой да помалкивал большую часть времени.
Мама Елены Сергеевны с некоторых пор из обыкновенной женщины превратилась в бабушку и засуществовала с единственной, но благородной целью: устремить человечество на путь служения внуку Геничке. Внук тоже был не прочь попользоваться человечеством, и вместе они составляли страшноватую парочку.
Лена все вышеописанное любила. Правда, слегка. Немножко родной Малый Сургуч, чуть-чуть — престижную работу, кое-как — жениха-коммерсанта, что-то перепадало на долю семейства, самая капелька доставалась себе и теплому морю. Последнее она любила, в основном, заочно.
— Скучновато получается, — А зевнула, почесала нос о плечо Стасика. — С ней что, никогда ничего не происходит?
— Может и происходит, да она не замечает. Слушай дальше. Однажды Лена поехала в гости через полстраны на совершенно дурацкую вечеринку в город своей Альма-матер — Лжедмитриевск. В Москве ей пришлось задержаться.
— Она встретила Долли?
— Конечно. Долли работала звездой эстрады. Юная, рыжая, чертовски талантливая, с кучей звездного мусора в голове.
— Как ему там не накопиться, мамочка ее в 5 лет на сцену определила.
— Вот именно. Долли как раз было ужасно хреново. Лена ее прижалела чуть-чуть, на свой обычный манер. А та возьми да и привяжись.
— У них случилась любовь?
— Ничего у них не случилось. Разъехались в разные стороны и зажили по-старому.
— Неправда! Может, твоя Елена Сергеевна зажила, а Долли сорвалась. Пропускала репетиции, проваливала концерты, ее почти выгнали из группы, она пошла по рукам, запила и, в конце концов, заболела. Русский вирус.
— Черт! Она позвонит Лене?
— Не скажу.
Аделина поднялась, тряхнула кудрями, отбрасывая их назад, прошла на кухню. Вода зло загремела о дно чайника.
— Эй, А! Так нечестно! У Долли хоть телефон-то ленин есть?
— Есть, — ответила А через паузу, и грохнула чайником по плите.
26
Зима текущему году досталась снежная. Отвратительно снежная, как сказал бы папа Сергей Николаевич. Я гребла по утрам белую дрянь вместе с ним, а она валила, валила… Дрянь, то есть. Снег.
Старый противник, давно изученный до последней гадкой крупинки, и стабильно непобедимый. Отец дворничал лет этак двадцать, и каждую зиму, исключая годы учебы на специалиста, я вместо зарядки помогала ему, махала лопатой. Разогнав врага по сугробам, мы направились домой пить чай с мятой и традиционными субботними блинами матушки. Простите, забылась! — Бабани Тони. К блинам, кстати, прилагался демобилизованный из садика по случаю выходных Геничка. Так что застольная пастораль отменялась.
Мы с отцом устроили в углу утомленные лопаты и разделись. Шипели наливаемые на сковородку блины, утробно урчал сыночек, выгрызая в лицах их готовых собратьев дырочки-глазки. Зазвонил телефон.
