Электрические тела

– Были еще свидания с герром Вальдхаузеном?

– По правде говоря, вчера мы вместе обедали.

Саманта выгнула брови. Я понял, что теперь она знает все подробности сделки: все идет через нее или рядом с ней. Но она была умна и понимала, что не следует меня этим дразнить.

– Надо полагать, Моррисон тобой доволен.

– Его интересует только сделка. Он просит, чтобы я разговорила Вальдхаузена.

– И он говорит?

– Ну, он все время пытается меня расспрашивать. – Она ввела команду «сохранить» и повернулась ко мне. – Он хочет знать, кто за что отвечает. Он даже о тебе спрашивал.

– Обо мне?

– Он хотел узнать, куда ты пропал.

Это меня удивило.

– И ты ему сказала?

– Я ему сказала, что ты выполняешь кое-какую работу для Президента. Он спросил меня, каким образом Моррисон рассчитывает заключить эту сделку без одобрения Президента.

– А ты сказала...

– Я сказала: мы считаем, что сумеем перетянуть его на свою сторону.

– Ах, полно! Он же должен видеть, что Моррисон хочет сбросить Президента с самолета. И как Вальдхаузен это принял?

– Улыбнулся. – Саманта нахмурилась. – Наверное, я ожидала, что он будет добиваться ответа. Казалось бы, ему следовало. Но с другой стороны, если он не настаивает, не бросает нам вызова, то это говорит, что он нас поддерживает. То есть он же умный мужчина, он знает про Президента...

– Может, Вальдхаузен и его люди тоже видят в Президенте препятствие. И они знают, что, имея дело только с нами – с Моррисоном и остальными, – они укрепляют нашу позицию на случай конфликта с советом.

– Или он может просто надеяться, что мы все решим сами и ему не придется с этим связываться.

– Или может, он ни черта не разбирается в ситуации на тридцать девятом этаже.

– Как такое может быть? – спросила Саманта.

– Моррисон сказал нам, что заранее изложил Вальдхаузену всю правду о создавшейся ситуации, но не исключено, что он охарактеризовал неправильно или ее, или себя. Представил все так, будто самый главный – это он сам. Это можно было сделать очень тонко.

– Вальдхаузен на такое не попадется.

– Да?

– Да. То есть мы с ним очень много говорили о самых разных вещах... О том, как он смотрит на американскую культуру, о том, какие сейчас в Германии дети, о его жене, – призналась Саманта, разглядывая ногти. – Ульна то, Ульна это.

Я вспомнил, что в факсе имя у жены было другим: Гретхен.

– Ее так зовут?

– Да. И он все рассказывал, как она им пренебрегает, не убирается дома, и все такое.

– Он похож на человека, у которого есть любовница?

– Я его об этом спросила, а он сказал – нет, он слишком переживает из-за жены. Мы о многом разговаривали. Он сказал, что потрясен нашими проблемами с бездомными. Он сказал, что зашел в Центральный парк и увидел, как какой-то мужчина жарит дохлого голубя. Что еще... Его впечатлил Моррисон, – по его словам, он сейчас на самом пике своей карьеры... Все в таком роде. Мы просто разговаривали.

Это был один из немногих моментов, когда мне было известно больше, чем Саманте, и я намеревался промолчать, тем самым сохранив свое преимущество. Если предположить, что факс, адресованный любовнице, подлинный, то Вальдхаузен лжет Саманте, создает вымышленные картины, чтобы добиться ее доверия. Его письмо жене, в котором стояло совсем другое имя, выглядело настоящим. Что до любовницы, то такая ложь была логичной: с какой стати ему рассказывать об этом Саманте? Он каким-то образом обрабатывает Саманту, а она об этом не догадывается. Зачем? Я не мог понять причины, я мог только тупо смотреть на Саманту, изумляясь тому, как она собой довольна. Я знал, что последует за этим.

– А потом ты, конечно, его соблазнила.

Саманта наклонила голову и приоткрыла свои широкие красивые губы:

– Ну конечно!

– Счастливчик, – сказал я.

Она положила ногу на ногу:

– Другим тоже посчастливилось, разве нет?

– Ах, Саманта...

– Да? – поддразнила она меня. – В чем дело?

Я сел в кресло напротив нее:

– Мне это все еще странно, даже спустя столько времени.

– Ты просто сентиментальничаешь, – отозвалась она серьезно. – Ты человек чувствительный, Джек. В тебе достаточно безжалостности, но в конечном итоге сентиментальность сильнее. – Она посмотрела на меня, скосив к переносице второй глаз. – Я в этом уверена.

– Возможно.

Она покачала головой:

– Нет, точно.

Свет падал из окон позади нее.

– Я видела надпись у здания, – сказала она.

Я протяжно выдохнул:

– Я это подозревал.

– Это насчет той женщины с маленькой девочкой, которых я видела наверху пару недель назад?

– Да.

– Она была очень... очень эффектная.

– Когда ты ее видела, она была в плохом состоянии.

– Да, но лицо у нее довольно необычное. Такое выразительное. По-моему, мужчина может один раз увидеть это лицо – и уже никогда не забыть.

Я кивнул:

– Именно так и было, Саманта. Я не могу это даже объяснить.

– И малышка тоже? Это тоже имеет значение?

Я кивнул:

– И малышка тоже.

Саманта покачала головой и опустила глаза:

– Мне всегда было жаль, что с Лиз случилось такое, Джек. С годами у людей возникает единственное желание, чтобы жизнь была нормальной, стабильной. – Она снова посмотрела на меня. – Я всегда страшно переживала из-за того, что случилось... Ты это знаешь.

Мы несколько секунд молчали.

– Я не могу допустить, чтобы кто-то узнал об этой надписи, Саманта. Особенно Моррисон, особенно сейчас.

– Да. – Она посмотрела на меня, и ее лицо было мягче. – Он по-настоящему разозлился бы. Я обнаружила эти буквы сегодня утром, Джек. Примерно в пять тридцать, когда пришла.

– Так это ты позвонила Фицпатрику, парню из технической службы?

– Я велела ему немедленно ее убрать.

– Господи! Спасибо.

Мы сидели у нее в кабинете – мужчина и женщина в деловых костюмах.

– Эй, Джек, это же я, так?

Я ей улыбнулся. А потом мы услышали в коридоре шум, и очарование момента исчезло.

– Пока.