гораздо больше дел. Просто сказали: «Тебя повысили». Я три года надрывался, и наконец мне дали ход. Теперь я начальник на линии – линейный инспектор. Я знаю, тебе всегда хотелось, чтобы я больше зарабатывал, Долорес. Завтра я начинаю учиться. Мне надо заполнять бумаги и с компьютером работать тоже. Я обещал, что буду хорошо работать. Я буду получать больше денег, Долорес, у меня для нас будет больше денег, и ты можешь вернуться. Возвращайся с Марией. Теперь я буду получать на пять тысяч двести баксов больше, хорошие деньги. Думаю, я все равно буду и машины продавать, чтобы были лишние деньги? Рабочих часов больше, но...
Я выключил автоответчик, а потом стер запись. Мои действия оказались неудачными, события развивались не так, как я думал. Гектор был готов работать как можно больше, лишь бы Долорес и Мария к нему вернулись.
– Джек? – Долорес поднялась по лестнице с одеялом, бутылкой вина и парой бокалов. – Тебе оставили сообщения?
– Ничего важного.
– Ты кашляешь, милый, – заметила она.
– Это просто... изжога.
Она взяла меня за руку, и мы поднялись на крышу. Я молча пил и тревожился о том, что будет твориться завтра на работе. Что-то происходило. Президент ничего не сказал мне после того, как я закончил доклад, и Моррисон не позвонил мне, чтобы узнать, что было днем. А я решил ему не звонить – если это можно было назвать решением. Долорес придвинулась ко мне в темноте:
– Ты
– Это из-за стресса, кофеина и прочего.
– А что там сегодня случилось, можно спросить? Потому что я вижу, что это было совсем не весело. Я еще никогда не видела, чтобы кто-то так нервничал.
– Это почти невозможно объяснить, Долорес. Все очень сложно. Я не понимаю, что творится на работе. Меня совсем задолбали. Я могу уже завтра остаться без работы, – по-моему, это вполне возможно.
– Тебя так долго заставили говорить, – сочувствующе сказала она.
– Не тревожься об этом, тебе и так забот хватает.
Когда я это говорил, в моем голосе почему-то появились резкие нотки, некая холодность, как будто я осуждал Долорес. Она посмотрела на меня удивленно и обиженно и, наверное, прочла на моем лице, что я могу в любую секунду приказать ей уйти.
– Извини, – сказал я ей. – Мне не следовало огрызаться. Просто у меня сейчас много проблем.
– Я могу помочь.
– Как?
– Ну, как-нибудь.
Она улыбнулась, а я подумал: «Хрен тебе, Гектор, эта женщина моя!»
– Можно как-нибудь, а можно одним способом, – отозвался я.
– Ну, тогда одним способом.
– Если ты на это готова, Долорес. Если ты на это готова.
Я снял ботинки, брюки и белье, а она начала то самое, идеальное лечение повышенной кислотности и стресса. У меня подогнулись колени, и я провалился в странное состояние, в котором был жив только мой член, а все остальное во мне было мертво, и я испытывал потрясающее спокойствие, и ночной ветер холодил мне бедра. Когда у меня между ног устраивается женщина и удовлетворяет меня – только тогда я не тревожусь о прошлом и будущем. Когда трахаешь женщину, то тревожишься о будущем, беспокоишься о том, что это даст женщине, будет ли она удовлетворена. А когда вот так... Ее рука оказывается у меня в промежности, что очень приятно. Сладкий дым наполняет мою голову, мои губы странно дрожат, мой член становится нелепо, чудесно толстым и тяжелым – кажется, будто наслаждение заставляет его вырасти больше обычного, и я забываю о Корпорации, забываю о мертвых и умирающих, я забываю, что и сам я всего лишь разлагающийся мешок пищи для червей, оживленный разрядом электричества. Электрическое тело. Я забываю о моем геморрое, о налогах, о жире, которым заплывает мое тело, о матери и отце. Есть только плотная трубка, которая идет от меня к ней, от нее ко мне, и я льщу себе и обманываюсь мыслью, что ей это по-настоящему приятно, что это ее возбуждает. Она берет мой член в рот и сосет его, и вскоре я оказываюсь в великолепном, чудесном уголке сознания, где бываю только в момент оргазма: мои колени подняты, мышцы напряжены. Это тот последний момент, когда уверенность совпадает с ожиданиями, и напряженная гримаса стремительно исчезает, лицо становится юным, спокойным – безмятежным лицом нескольких секунд умиротворения. Я никогда не видел у себя этого выражения, но я его ощущал.
Глава четырнадцатая
«...Изменения в администрации действительно носят кардинальный характер, но они, по сути, сделают более четкой структуру управления компанией. У нас великолепный, опытный коллектив, и несмотря на то, что средства массовой информации попытаются изобразить Корпорацию так, будто в ней происходит смертельно опасный разброд, это отнюдь не так. Нас ждет немало интереснейших нововведений, о которых в ближайшее время будет объявлено. Корпорация занимает твердые позиции, в последние три года валовой доход был рекордно большим, финансовое состояние стремительно улучшалось и прибыль была стабильной. Когда состояние экономики улучшится – что неизбежно случится, – наша прибыль еще больше возрастет. Я лично буду очень благодарен вам за неизменные преданность и усердие».
Утром меморандум Президента лежал на каждом столе, внизу стояла его подпись и были напечатаны имена членов совета директоров. Сообщалось, кто на тридцать девятом этаже «подал заявление об уходе, чтобы заняться другой работой». Среди них были, конечно, Моррисон, Билз и еще около десятка сотрудников из свиты Моррисона. Ярко светило утреннее солнце. Я вошел в вестибюль Корпорации и заметил странное выражение, мгновенно возникшее на лице охранника Фрэнки. Он
Хелен встала в дверях:
– Так вы видели?
– Да.
– Миссис Марш говорит, что вам надо примерно через час прийти в кабинет Президента.
– Что стало с Билзом? – поинтересовался я.
– Говорят, он забрал свои вещи в половине седьмого.
– А Моррисон? – спросил я.
– Я знаю только, что Президент вчера прислал трех юристов, специализирующихся на вопросах компенсаций, и нескольких секретарей. Они составляли соглашения об увольнении.
– Вчера, в воскресенье? Президент обошел меня – всех.
– Три юриста, – сказала Хелен. – Работали весь день. И он целый день с ними перезванивался.
– Он не мог весь день с ними перезваниваться, – возразил я, – потому что днем несколько часов был на заседании.
