Когда она распахнула дверь, я уже преодолел три этажа.
– Эй, чокнутый! – услышал я сверху. – Неужели я так надоела, что ты не можешь по-человечески попрощаться?
Я выдавил: «У-у-уххх!» – и поплелся наверх.
Она твердо стояла на ногах, подбоченясь, сознавая свою силу и неотразимость. Когда женщина возвращается на свою территорию, она становится властной, уверенной и стократно желанной. Кого стены лечат, а кого – увечат. Это я о мужской воле, о среднестатистическом русском мужичке, который, вырвавшись из непреходящих обстоятельств и попав в благоухающий однокомнатный женский рай с вытачками и вышивками, икебаной и макраме, становится послушным козленком, жаждущим ласки, сюсюканья на хрустящей наволочке, смачных поцелуев, неторопливой любви и сытого сна.
Но всего этого я не хотел. Хотя бы потому, что уже три года не носил семейных маек.
И не собирался в этот вечер исполнить генетическую и природную функцию спасения человечества. И если я, потомок героя войны восемьсот двенадцатого года Раевского, и задумывался о продолжении рода, то уж не с этой вертихвосткой, которая выкрала из моего отдыха уже четыре часа.
– Что – ножка не болит? – спросил я хмуро, поднявшись на ее этаж.
– Сердце болит! – пропела она и резко закончила фразу: – Когда ни с того ни с сего получаешь пощечину.
– Уж не я ли отвесил ее вам, леди?
Она оставила дверь открытой. Точнее, не совсем открытой, а почти закрытой. А так как не бывает почти закрытых дверей, то я открыл ее – как бы нехотя. Я понял, что для пущей верности нам по крайней мере еще надо попрощаться.
– Обычно мужчины в этой ситуации намекают о кофе… – лениво произнесла она. (А ведь мы даже не познакомились!) – В постель… – еще более лениво отозвался я, решив, что имею право на голос.
– Вы меня извините, – вдруг переменила тон хозяйка, – у меня на самом деле болит нога, вы проходите, пожалуйста, я так благодарна вам, я вела себя как идиотка…
И я сменил гнев на милость. Просто промолчал и снял обувь. Хозяйка сидела на стуле у входа в комнату, в сапогах, мини-юбка смялась в гармошку – усталая молодка, несчастная, подвернувшая ногу и надеющаяся волею этого случая найти себе якорную пристань. Даже не испросив моего благоволения.
Она ловко нагнулась, молниеносным движением расстегнула сапоги, сбросила их на пол; тут же потекла водица – хлопья серого снега таяли на глазах.
Моя душа примерного домочадца не вынесла, я подхватил ее сапожки и вынес в прихожую. После этого я мог сделать две вещи: обуться и уйти или же выдержать паузу (то есть замереть в ожидании) и посмотреть, что будет дальше.
– Проходите, – кротко сказала она, – извините за беспорядок…
Беспорядка не было. Вводная часть соответствовала правилам приличия приема незапланированного гостя.
И согласно этикету, я тут же похвалил гнездышко, впрочем, вовсе не собираясь в нем задерживаться. В иной раз – быть может. Но в эту ночь я почти не спал. На моих глазах расстреляли шестнадцать живых душ. Для меня никогда кровь людская не была водицей. Даже в Афгане. Там – особенно. Ведь самой малости могло не хватить, чтобы перестать чувствовать грань, скатиться в простого ликвидатора, запрограммированного на месть за Колю, Юру, Алексея, Петьку… И вся эта злоба неожиданно становится причиной и смыслом твоей жизни. Вырваться из круга невозможно. Только смерть останавливает. К счастью, судьба, провидение оставляли таких людей навеки в Афганистане. Они подсознательно искали смерти, они были обречены на самоуничтожение. Те, кто возвращался живым, тоже кончали быстро, как ворованный аммонит, который подорвали, не предупредив…
Только сейчас я почувствовал отупляющую усталость. В Афгане я видел смерть во всех ее обличьях, но там была идея, под нее можно было убивать и умирать.
Этой ночью я стал шакалом, кровавым соучастником зла; погибшие пацаны глупо расплатились за грязные деньги своих хозяев и за скоропалительные мечты вырваться в князи. Они получили свое, а их сверстники и дальше будут расплачиваться, потому что идет вторая волна передела все того же народного достояния. Ничего нового не создано. Появились поднакопившие силу «обделенные при дележе». И тысячи заводов, фабрик, предприятий, организаций, всяческие ВПК, ТЭК, АЭС, ГЭС, ГСМ, ООО, ЗАО, ОТО, АТУ и другие бессмысленные трибуквия, – полетят под молот аукциона, а за ним – и жизнь, и смерть, и безумная любовь… За эти деньги можно все отдать…
– Я сегодня очень устал, – сказал я без всякого притворства; и чтоб хозяйка не восприняла мои слова как посягательство на ее дурацкие подушки, тут же обрезал: – Пока! Мне пора, мой друг, пора!
Она вскочила с необычайной резвостью:
– Я не могу вас так отпустить. По крайней мере, вы должны поужинать. И никаких возражений.
Но я так устал, глаза будто медом заплыли – сладким, тягучим, от которого влекло в липкую дрему… Я пошатнулся на стойком стуле – чуть не рухнул.
Меня поддержала только вера в справедливость. Во всемирном масштабе.
– Что я должен делать? – спросил я пожухлым, как ноябрьский лист, голосом.
Ответа не почувствовал. Помню, какая-то ладошка потянула меня за руку, я очутился на комбинированном диване, превратившемся в кровать… Мне приказали лечь.
«Ляжьте!»
Что я и сделал с большим удовольствием, не имея сил поправить: «Лягте». Нервная система категорично сказала: «Спи!»
Потом меня что-то подбросило. Я вскочил в кромешной тьме: ни звука, ни шороха. В моей голове что-то звонко лопнуло, вокруг же была тишина, я сразу ее оценил. В сознании отчетливо всплыла поляна в лесу. От этих видений – красное и белое – мне, видно, не избавиться за всю оставшуюся жизнь… Подо мной прогибалась мягкая поверхность дивана. Ремень туго стягивал живот, я рывком расслабил его, потом взглядом нашел занавешенное окно. Очухавшись, я понял, что ноги мои укрыты одеялом.
Хозяйка исчезла. «Почему ты не улеглась рядом?» – с тупым безразличием подумал я, поднялся, прошел на кухню. Там пустынно отсвечивал блестящий чайник. Я взял его, тряхнул, чтоб забулькало, глотнул из носика.
«Уйти сквозь глухую ночь?»
И я снова рухнул на диван.
Утром я обнаружил записку: «Будешь уходить – захлопни дверь. Светлана».
И я захлопнул ее, в надежде больше никогда не открывать.
В офисе Бастилин придирчиво осмотрел меня и спросил, где я ночевал. Я честно сказал, что у дамы. Он удовлетворенно кивнул, предупредив, чтобы впредь не выключал мобильный телефон. Проторчав весь день на охране, я хотел навестить странную деву Светлану, но шеф предложил остаться на ночное дежурство. Пришлось уступить. Напарник, прыщавый мальчик Лева, полночи говорил о шмотках и ресторанах, чем наскучил до омерзения, а потом предложил оставшуюся часть ночи поочередно поспать. Я с удовольствием отправил его на диван, на котором он продрых до рассвета. Утром шеф сказал, что я могу отдыхать. Так я и сделал. А во второй половине дня почувствовал неудержимое желание увидеть Свету. По совету Бастилина я отвез машину на техстанцию, где мне пообещали поставить противоугонное устройство, а сам поехал на метро. Девушки и молодые женщины посматривали на меня, видно, примеривая к себе – обыкновенный житейский фрейдизм, я тоже примеривал. Настоящие москвички не отводят взгляда, как, скажем, милашки из азиатской глубинки. Но Света была особенной девушкой. Ее таинственность же можно было сравнить с ведомством, в котором работал Валера Скоков. В лучшем смысле. И если пойти в сравнениях дальше, то я многое бы отдал и благодарил бы бога, если б сорвал хоть одну из семи печатей ее таинства.
Я без труда нашел ее дом и квартиру, букет роз полыхал в моей руке, в пакете лежали коллекционное шампанское и банальная коробка с конфетами. Может быть, эта внешняя показная банальность и расставит сразу точки над «i», и если нас не случайно свела судьба, то и банальное может быть воспринято как возвышенное.
Где же только ты перетерпела ночь, голубушка? На меня нахлынула горячая волна. Наверное, опасалась меня…
А если ее нет дома! Неплохое разрешение подобной ситуации.
