балкона, в трех метрах от жильцов квартиры, достигла кульминации, яростного накала другая, реальная и бестолковая жизнь. Такая, что не приведи кому господь…
Таким же образом мы спустились на очередной балкон, а оттуда до земли было рукой подать, вернее, ногой достать. И, подхватив шубейку, побежали по земле быстрым бегом, не помышляя о машине, оставленной у подъезда. Долгими переулками и дворами мы пробрались к троллейбусной остановке, прыгнули в 20-й номер троллейбуса, и он, равнодушный, покатил нас к центру.
– Ты единственный, кто есть у меня на этой планете, – сказала Света, и в этот момент ее слова не были напыщенными или неискренними.
Она дрожала от холода и страха, ей хотелось покоя в маленьком уголочке многоэтажного бруска жилого дома, комнатушке за дверью, про которую никто не знает, ей хотелось раствориться в многомиллионном городе. Но за каким мерцающим сквозь пургу окном вас поймут, откроют дверь, пропустят в дом, предложат чаю, подогреют ужин и не будут ждать пытливо, пока вы его торопливо проглотите…
Я обнял беглянку, и мы молча ехали, ерзая от дрожи на задубевшем дерматине сиденья.
Ночной мороз нарисовал на окне невиданные папоротники и пальмы, переплетенные лианы, цветы счастливой красоты. А может, это наше живое дыхание помогло ему, опьянило, и грезы родили фантазии дальних миров?
Я поцеловал ее в холодную, как морозное яблочко, щечку. Света улыбнулась одними глазами, и я понял, что на душе у нее посветлело и нет причин убиваться.
Сделай женщину хоть чуть-чуть счастливей и поймешь, что все остальное, чем ты занимался, – ерунда и суета.
Прошло всего лишь полчаса… Мы не могли ехать бесконечно, прижавшись друг к другу, странники без цели и сожалений, счастливые тем, что могут согревать друг друга в пустынной коробке троллейбуса, устало крякающего на выбоинах московских мостовых.
Я подал ей руку, мы спустились на холодную землю и пошли пешком. Где-то под нами реактивным самолетом пронеслась подземная электричка. У нее были свои пассажиры и свои беды.
Это только кажется, что нас возят по земле и под землей металлические конструкции. На самом деле они живые, с характером и устают побольше нас. Надо только прислушаться, когда за полночь в одиночестве едешь куда-то, и ты услышишь в вагоне нашептывания, кряхтенье, стоны и даже тихий плач. Надо только прислушаться.
Мы помахали рукой троллейбусу, он мигнул нам красным огоньком, ему было приятно, что мы не забыли попрощаться с ним.
Как жаль, что он увез невозвратимые минуты.
Мы шли по мосту. Здесь крепко задувало, колючий снег заставлял нас щуриться, хорошо, что внизу мы видели голубые огни железной дороги. Они ориентировали нас, чтобы мы не свалились с моста.
Я не любил свою квартиру, мне не принадлежащую. Мой сгинувший предшественник никогда не возвратится сюда в живой плоти. Возможно, я тоже вскоре буду прилетать в нее, сизой тенью колыхаться над полом, шевеля углями-глазами.
Меня не угнетало то, что придется спать на полу. Светка ляжет на диване, а я не буду претендовать… Повизгивая от радости, она ворвалась в квартиру. Вслед за ней ввалился и я. Тут же с нас натекла холодная лужа. Света решительно бросилась на нее с тряпкой, которой у меня отродясь не было. В мгновение лужи не стало. Все это напоминало легкую мистифицикацию.
– Мы будем пить горячее красное вино? – донеслось из кухни.
Я опечалился, потому что мне не хотелось выходить на улицу. Но тут послышался отличительный звон, я поторопился на звук. Конечно, две бутылки стояли на подоконнике, про которые я напрочь забыл.
Возможно, эта квартира знала и более счастливые времена. И, разумеется, здесь часто звучал слегка нетрезвый женский смех.
Так продлим же те былые веселые дни и не станем досрочно хлюпать!
– Ты позволишь мне разобраться с вещами? – спросила она так серьезно, что мне захотелось расхохотаться.
– Конечно, располагайся так, как тебе удобно.
Пока подогревалось вино, я нарезал остатки колбасы, сыра, открыл консервы с мясом и баклажанной икрой. Все это должно было скрасить странность вечера.
С подносом в руках и намеком на изыск вошел в комнату и – чуть не выронил его. Все свободное пространство было завалено тряпьем: платьицами, поддевочками, колготками, трусиками, лифчиками, рубашонками, кофточками. В отдельной куче лежала косметика.
Света стояла на коленках и что-то искала. Она мельком глянула на меня и пробормотала:
– Куда-то делся, проклятый…
– Что-то потерялось? – поинтересовался я.
Можете себе представить пуританина-холостяка, вдруг попавшего в подобное изобилие женского исподнего.
– Ну, что стоишь? Помоги мне!
Я поставил поднос на стол, поднял нечто завернутое в целлофан и положил на диван.
– Ну что ты делаешь! Ты же все перепутаешь! – Света сокрушенно всплеснула руками.
Как будто в этом хаосе был порядок.
– Лучше возьми косметику и отнеси в ванную комнату.
Пахучие флакончики, разноцветные тюбики, блестящие коробочки и цилиндрики помады и прочая канитель заняли всю полочку на зеркале, остальное положил на стиральную машину. Так как больше мне ничего не доверили, я расставил пузырьки и тюбики по ранжиру, как солдатиков. Светка заглянула, усмехнулась, сказала, что завтра разложит все как надо.
Я вновь подогрел вино, и, когда вошел в комнату, вещи были собраны, на диване лежал фиолетовый халат, полотенчико и что-то еще, спрятанное под ним.
Мы уселись на диван и стали пить вино. Оно обжигало, от него по всему тело сразу пошло тепло, будто внутри заполыхал маленький костерок. Неожиданно наши коленки соприкоснулись, хотя мы сидели на разных концах дивана. Я даже не успел заметить, кто это первый приблизился. Наверное, я. Мы ели ложками икру и смеялись над обманутыми врагами.
– И пусть они ломают дверь! – сказала Света. – Я никогда не храню деньги в квартире.
– Я тоже, только у меня их просто нет.
Света вдруг помрачнела.
– Ты сегодня спас меня, и я должна как-то расплатиться с тобой?
– Должна. Один воздушный поцелуй. Можно два.
– Самое печальное, что это тупик, – еще более грустно сказала она. – Ты вытащил меня из горшочка и временно положил на газетку, чтобы пересадить в другое место. Но у тебя нет такого места. И теперь я или усохну, или вынуждена буду возвратиться в свой горшок. И продолжение кошмара!
– Живи у меня! – предложил я, смутно надеясь привязать к себе женщину, холодные рассуждения которой действовали на меня, как ворвавшийся ледяной ветер. Я захлопну форточку, закрою двери и проглочу ключи… Но разве удержишь эту сумасбродку?
– И сколько прикажешь тут жить?
– До тех пор, пока не скажут: «Приказал долго жить!» – усмехнулся я.
– Вот уж спасибо за такую перспективу.
– Больше ничего предложить не могу. Вы, женщины, безжалостны. Скажешь «Оставайся навсегда» – и получишь словесную оплеуху или насмешку. Вы весьма цените и лелеете свою любовь к мужчине, но можете походя проткнуть каблучком влюбленное сердце, лежащее у ваших ног. Привилегия слабого пола: мстить одному за то, что недостойна другого.
– У тебя убитое самолюбие…
– У меня был знакомый, который в компаниях любил как бы в шутку говорить, что у него «гигантское самолюбие». Наверное, думал, что это очень тонко. А один раз его очередная подружка на это сказала, что лучше было бы ему иметь кое-что другое гигантское…
– Так какую же вы плату хотите?
– Нарываешься на конфликт, чтоб был повод выскочить в одной юбчонке-рубашонке на улицу,
