и несжатые поля, перелески. Скрылся за рощицей шпиль храма Святого Акамы. С берега тянуло полузабытыми запахами. Избегая выбираться на стрежень, лодочник проводил суденышко впритирку к желтеющим мысам. Вода намыла на дне песчаные волны. В темных заводях цвели водоросли. Умилительно…
Никто не жаловался, что устали руки и спина. Гребли целый день с одним непродолжительным привалом. На передней скамье стражники от скуки резались в кости. Стражников не радовала ни природа, ни служба, ни сама жизнь. Кто имеет, тот не ценит.
Поглядывая на опускающееся солнце, лодочник торопил и торопил. Уже в сумерках на берегу замаячили деревянные постройки монастыря Водяной Лилии с чудны?ми изогнутыми крышами. Нигде, кроме как в Унгане, не было подобных строений. Поговаривали, будто бы странная эта архитектура, насаждаемая князем, была не только одобрена самим Гамой, но лично им и придумана.
Лодка свернула к причалу. «Суши весла, дармоеды», – проворчал лодочник. Арапон слишком вымотался, чтобы возмущаться поклепом. Дармоеды? Кто говорит о еде? За целый день гребцов так и не покормили, лишь позволили напиться воды прямо из реки.
Но почему монастырь? Чуть-чуть отдышавшись, Арапон начал соображать. Просто место ночлега? Или судьба приговоренных и помилованных – стать монастырскими рабами?
Но тут сзади ржаво заскрежетал ключ в замке, и характерно звякнула цепь. Гребцов по одному сводили на берег. «Куда нас теперь?» – спросил сосед Арапона, когда до него дошла очередь, и ответа не дождался.
Пусть так. Если бы князь, не любящий, как всем известно, зрелища публичных казней, приказал по- тихому утопить преступников в реке, это было бы сделано, во-первых, ночью, во-вторых, не так далеко и, в-третьих, ниже города по течению. Тут и тупой догадался бы, что слухи о какой-то новой княжьей каторге – не пустые выдумки.
О бегстве Арапон пока не помышлял. В ножных кандалах далеко не уйдешь, да и незачем испытывать терпение княжьего правосудия. Потом – другое дело. Рассудок, правда, говорил, что с новой каторги никто еще не убегал, но сейчас Арапон не был склонен прислушиваться к голосу рассудка. Что значит не убегал? Это еще неизвестно. А не убегал, так убежит! Жизнь играет человеком, предоставляя ему возможности, и кто не умеет их видеть, тот дурак.
На берегу им приказали сесть на землю. Цепей не сняли. Молоденький монашек с бритой по новому обычаю головой принес поесть – четыре миски каши и один на всех кувшин с водой. Стражники зажгли факелы. Поодаль светились огни монастыря. Было тихо.
Тихо – полбеды. Было странно! Всем своим существом Арапон чуял подвох, но в чем он? Голод мешал думать. Запах каши дразнил, и Арапон быстро выскреб миску пятерней. Сыто рыгнул, потянулся к кувшину, отпил…
И начал проваливаться в сон. «Отравили, – подумал он, не замечая, что сосед справа грубо вырвал у него кувшин и припал к нему волосатой пастью, а он сидит с глупой улыбкой на лице и даже не огрызнулся. – Все-таки обманули. И не больно совсем… Жалко помирать, но если смерть такова, то чего же все ее боятся?»
О перспективе угодить в ад он не думал. Воры сплошь и рядом суеверны, но истово верующих среди них искать бесполезно. Была в Унгане Всеблагая церковь – Арапон не возражал. Появилось вероучение Гамы – он тоже не противился. Живи здесь и сейчас – какая тебе разница, что ждет там, за порогом?
Ад пугал больше во снах. Нет ничего приятного в том, что демоны крючьями сдирают с грешников кожу, а та вновь нарастает, чтобы демоны не остались без работы. А уж что они с мужскими гениталиями делают, о том лучше и не вспоминать. Вливание в глотку нечистот – это так, пересменка между настоящими муками. Гама сулил иное – бесконечный круговорот жизненных циклов, – но тоже не был особенно добр. Родишься в следующей жизни червем, насадят тебя на крючок, и будешь извиваться, глядя в ужасе, как приближающаяся рыба распахивает рот… Обе перспективы равно годились на то, чтобы проснуться в холодном поту и с криком.
Не случилось ни того, ни другого. Арапон закатил глаза и умер, а умерев, начал скорее ощущать, чем видеть странное. Сначала его куда-то волокли, потом бросили в некий ящик, но не гроб. Ящик не был ни деревянным, ни металлическим, а его вместимости хватило на всех четверых. Бесшумно надвинулся прозрачный – наверное, стеклянный – колпак, и начался полет…
Вечность или мгновение – Арапон не мог бы сказать. Он не удивился бы, узнав, что на том свете нет понятия времени. Свет звезд проникал сквозь прозрачный колпак. Почему-то слегка мутило – от яда, наверное. Оказывается, покойников тоже может тошнить, отметил про себя Арапон, нимало не удивившись. Думать он не мог, не мог и удивляться. Он лишь воспринимал.
Потом – спустя вечность или мгновение? – все изменилось. Апапон почувствовал себя лежащим на чем-то излишне жестком, а в синем небе над ним плыли облака. Наверное, это был не ад. Значит, случилось перерождение? После нескольких попыток Арапон пошевелился и сумел понять, что тело его нисколько не изменилось. Даже кандалы были на месте. Младенцем он не стал, не стал и червем или какой иной пакостью, а значит, вероятно, не переродился. Удивительно.
Чуть-чуть подташнивало, но дышалось хорошо. Рядом шумела вода – мельница, что ли? Арапон скосил глаза и увидел быструю речку, едва не лижущую пятки. Он лежал на галечной отмели. Все четверо помилованных лежали тут же рядышком, как колбасы на прилавке.
Значит, не ад и не перерождение? Значит, все-таки каторга? Значит, не отравили? Значит, жив?!
Его окатили холодной водой. Арапон так обрадовался, что забыл вознести благодарственную молитву святому Мимони, самому полезному из святых, покровителю торговцев, воров и людей всякого занятия, ищущих денежной выгоды. Каторга – это значит поживем еще!
Над Арапоном склонилось чье-то мурло – нечесаная бородища, нестриженые космы да мясистый облупленный нос.
В бороде открылся провал рта:
– Очухался? Вставай.
Сесть не получилось. Арапон перекатился на бок, подтянул под себя ноги и поднялся на четвереньки. Передохнул – и взгромоздился на ноги.
Огляделся.
Речка, что журчала в двух шагах, мелкая и быстрая, текла с гор. Таких гор Арапон не видывал – громадные, нестерпимо сверкающие снежной белизной. Не горы – чудовища. Будь они поближе, захотелось бы бежать от них прочь с бессмысленным криком. Но местность поблизости была слабовсхолмленной – и только. С десяток хибар, больше похожих на дровяные сараи, облепили пригорок, как поганки пень. Кое-где росли деревца, зеленела трава. Вдали синел лес, взбираясь по склонам. Светило и даже припекало солнышко.
Обладатель нечесаной бородищи и облупленного носа уже тормошил следующего. Когда все были на ногах, он густо откашлялся, сплюнул и загудел, как в бочку:
– Слушать меня. Я здесь старший. Имя – Тапа. Должность: ответственный за все. За вас тоже. Пока живы. Гы. Не будете дураками – будете жить. Работа простая: добывать металл. Черпай больше, промывай дольше. Гы. Вон промывочные желоба, но на промывку я вас пока не поставлю, рано еще. Разве что воду таскать. Правила тут такие. Работа – с рассвета до заката с перерывом в полдень на пожрать. Стемнело – хошь спи, хошь гуляй. Баб тут, правда, нет и вина тоже. Надсмотрщиков опять же нет, кроме меня, гы. Будешь лениться – не получишь жратву. Хочешь уйти – уходи. Голодные звери в лесу очень обрадуются. Зверье здесь такое, что не приведи господи. Были умники, которые уходили… которые считали, что мы здесь дураки, потому что работаем, когда вокруг – воля. Нашли потом в лесу косточки. Гы. Одёжа, что была на них, тоже в клочья. Это жаль. С одёжей у нас прямо беда.
Тапа выразительно обвел рукой ландшафт. Будто погладил.
– А людей здесь нет, кроме нас. Впрочем… гы… есть один. Но он не человек. Его бойтесь. Он здесь всему голова. Металл забирает, еду заместо него привозит. Вас вот привез. Захочет найти беглого – найдет. Захочет убить – убьет. Я видел. Шутить с ним не советую. Видали?
Запрокинув голову, Тапа поднял бородищу. На его шее сидел блестящий ошейник. Только сейчас Арапон заметил, что точно такой же ошейник надет на него самого, как и на всех новичков.
– Захочет он – бабах – и голова долой, – продолжал Тапа. – Бежать даже не думайте, ежели жить охота.
