— А телефон?!
— Три года держать твой номер под контролем? Платить за то, чтобы знать, о чем Линда говорит с приятельницами и как при этом поливает тебя? Чепуха. Так что ты хотел спросить?
— Я хотел бы прежде всего узнать, зачем Гауснер продал Аль Почино тебе, а не сразу Дорону. Наконец, он мог сам выйти на своего бывшего сподвижника, ухлопать его, а скальп передать генералу и вновь заработать! И выгоднее, и проще!
— Проще? Нет, Фред, не проще… Почему, говоришь ты, Гауснер отдал Аль Почино мне? Прежде всего, ему надо было подтвердить наше сотрудничество. Как ни странно, он заботился о судьбе своей «птички», то есть Дины Ланн, а она была со мной связана. Его, возможно, предупредил об этом Дорон, люди которого засекли возле Ланн нашего Таратуру. Вот Гауснер и боялся, как бы я не перенес свой гнев на его племянницу: он же мерил меня по своим меркам, а мои отношения с людьми по законам своих отношений… Вдобавок с любыми партнерами, при любом раскладе он играл только на себя. Гард одолеет Дорона? Неплохо, государственная мафия слишком опасна. Дорон одолеет Гарда? Одним ретивым комиссаром меньше — тоже неплохо! Вот он и приглядывался, кто кого поборет — слон кита или кит слона. Обычная двойная игра, одним словом. Но, помяни еще мое слово: Дорон его съест! И Фреза тоже. Всякая мафия хочет быть единовластной… Жаль, у Гауснера перед смертью вряд ли останется время понять, кто его прикончил.
— Все равно выпьем за то, чтобы зло наказало зло!
— И стало от такого самосъедения еще сильнее и крепче? Нет, старина, это не выход. Скажу откровенно: я и сегодня еще во многом не могу разобраться, я и сейчас еще не все до конца понял. Какие- то факты связываются в узелочки, какие-то нет, что-то мотивировано, а что-то совершенно нелогично, некоторые события мною объяснены, некоторые — как белые пятна на карте. Но одно я знаю твердо. История не закончена, нет, далеко не закончена!
— Как тебя понимать? Ну, договаривай, коли начал, и перестань загадочно улыбаться. Опять что-то затеваешь? Но зачем? Я понимаю, если бы Рольф все еще был на этой фирме и они продолжали… Ты молчишь? Неужели?!..
— За минувшие годы можно было хоть раз задать себе этот вопрос и самому на него ответить.
— Нынче мы стараемся о многом себя не спрашивать.
— Какое стойкое поколение глухонемых… Что касается фирмы, иди к Жоржу Ньютону и позвони от него по любому из этих телефонов.
— И что?
— Полный порядок, Фред. Заказ уже доставляют на дом. Пара приключений в виде двух доз галлюциногенов, и готово! Сервис! Тебе с гарантией?
— И Рольф процветает?
— А ты как думаешь?
— Я не виделся с ним три года.
— Я тоже, однако все о нем знаю. Надо заботиться о старых друзьях.
— Рольф нуждается в нашей заботе?
— Да. По библейскому принципу: спаси ближнего своего, заблудшего, аки овца!
— Опять… блудит?
— Если гангстеризация науки кому-то выгодна, то она будет продолжаться, и рольфы всегда найдутся. Теперь они затеяли с Дороном новое дело. И какое!
— Какое?
— Будешь много знать, скоро состаришься. Впрочем, скажу: ставят опыты на детях. Береги своего малыша, Фред. Береги!
— Ты все еще копаешь эту историю?
— Прошу простить меня, господа…
— Жорж!
— Честь имею!..
— Пойдем отсюда. Уже восемь.
— Еще минуту. Объясни одно обстоятельство, Дэвид, я не понимаю. Разве они не могли убить Аль Почино, например, по дороге во Дворец правосудия, тем более что его сопровождал сержант Мартенс?
— Могли. Но без того эффекта, которого, кстати, достигли довольно простым и легким путем…
— Ничего себе! В высшей степени замысловатое убийство, ей-богу! Как в кино! Им пришлось монтировать оружие в телекамеру, подговаривать режиссера передачи…
— Андре Пикколи? Да ты забыл, что ли? Это же сын антиквара Мишеля Пикколи, зверски убитого Аль Почино. Зачем его подговаривать? Они сыграли, вероятно, на сыновних чувствах молодого итальянца, и вот он дал команду своему оператору. Более идеальной фигуры для исполнителя и представить трудно!
— И все же… Мартенс по дороге тюкает Аль Почино рукояткой пистолета по башке, и дело сделано! Зачем такой наворот?..
— А затем… Но только это гипотеза! Все произошло на глазах у прессы и телевидения, не так ли? И всем зажали рот, не так ли? А как еще недавно называли нашу прессу и телевидение — шестой «великой державой», не правда ли? Ну вот, они и показали всем журналистам, что с «величием» прессы покончено. Мог ли быть более наглядный и предметный урок? Дошло, надо полагать, до каждого… Жорж, мы уходим!
По пути к дантисту Фред Честер ясно представил себе, как он сидит в стоматологическом кресле, которое с детства вызывало у него, как, впрочем, и у любого нормального человека, первобытные чувства. И тихая паника завладела им, вытеснив все остальное.
— Зачем ты меня тащишь? — скулил Честер. — Посмотри, какие у меня прекрасные зубы!
— Зубы — всего лишь повод для знакомства, — в стиле незабвенного учителя Альфреда-дав-Купера философски заметил Гард. — Подумаешь, вырвут один-два зуба, зато какого замечательного человека узнаешь!
Человек и в самом деле оказался неординарным.
У дантиста Фердинанда О'Виккинга, как представил его Честеру Дэвид Гард, был прежде всего весьма оригинальный вид. Одет он был не в белый халат, как положено врачу, а в обычный костюм, причем щегольского покроя с некоторым уклоном в спортивный. На голове у доктора тоже была не белая шапочка, а бархатный берет, хотя, строго говоря, ему было бы больше к лицу сомбреро, если принять во внимание его тонкие мексиканские усики над верхней губой, массивный нос, квадратный подбородок ковбоя и большие синие глаза, излучающие ум и иронию. Работал он чисто и быстро, манипулируя инструментами с таким искусством, что его, право, можно было показывать иностранцам, как показывают, например, регулировщика на площади Согласия, артистически владеющего полицейским жезлом и известного всей стране. Честер сидел в кресле с вытаращенными глазами, раскрытым ртом, запрокинутой головой, словом, являл собой обычную в этой ситуации пародию на «человека разумного». Улучив момент, он все же пискнул:
— Сэр, надеюсь, я сохраню свои зубы в целости и сохранности?
— В сохранности — да, в целости — сомневаюсь, — странно ответил дантист.
— Как это понять?
— Один наверняка вскоре придется удалять… Между прочим, все зубы, которые я удаляю, я храню. У меня, с вашего позволения, музей. Музей зубов. Удивительная коллекция! Не угодно ли взглянуть? Так сказать, попробовать на зуб? Ха-ха-ха!
— Увольте, сэр! Откровенно признаться, я в детстве вел дневник, как, вероятно, все пишущие люди, и недавно, наткнувшись на него, обнаружил такую, представьте, запись: «У меня заболел зуб, и я пошел к врачу его вырывать. И вдруг зуб говорит мне по дороге…»
— Зуб? Говорит?! Весьма остроумно. Ну, так что ом вам говорит?
— Он и говорит: «Ты меня не вырывай, а непременно вылечи, потому что после твоей смерти от тебя останусь только я!»
— Ха-ха-ха! Превосходно, господин Честер!.. Ваш зуб станет украшением моей коллекции!
— Только после моей смерти! Долго еще?
