возвращаются.
— Никогда?
— Никогда.
— Ты убил ее, — тихо сказал я.
— Да. А ты бы не поступил так? На моем месте? Я вскочил и стал метаться от стены до угла и обратно.
Девять шагов. Поворот. Девять шагов. Я остановился перед Снаутом.
— Послушай, подадим рапорт. Потребуем прямой связи с Советом. Это можно сделать. Они согласятся. Должны. Планета будет исключена из Конвенции Четырех. Все средства допустимы. Используем генератор антиматерии. Думаешь, есть хоть что-то, что может противостоять антиматерии? Нет ничего! Ничего! Ничего! — победоносно кричал я, слепой от слез.
— Ты хочешь его уничтожить? — спросил Снаут. — Зачем?
— Уходи! Оставь меня!
— Не уйду.
— Снаут!
Я смотрел ему в глаза. Он покачал головой.
— Чего ты хочешь? Чего ты от меня добиваешься? Снаут подошел к столу.
— Хорошо. Подадим рапорт.
Я отвернулся и снова заметался по комнате.
— Садись.
— Отстань от меня.
— Есть два вопроса. Первый — факты. Второй — наши желания.
— И об этом надо говорить именно сейчас!
— Да, сейчас.
— Не хочу, понимаешь? Мне на все наплевать!
— Последний раз мы послали сообщение перед смертью Гибаряна. Более двух месяцев назад. Мы обязаны подробно доложить о процессе появления...
— Ты замолчишь? — Я схватил его за руку.
— Бей меня, если хочешь, — сказал Снаут, — но я все равно не замолчу.
Я выпустил его руку.
— Делай что хочешь.
— Видишь ли, Сарториус попытается скрыть определенные факты. Я почти уверен в этом.
— А ты не станешь?
— Нет. Теперь нет. Это не только наше дело. Ты ведь понимаешь, о чем идет речь. Океан проявил способность к разумным действиям, способность к органическому синтезу наивысшего порядка, который нам неизвестен. Океан знает строение, микроструктуру, обмен веществ нашего организма...
— Хорошо, — начал я. — Почему ты замолчал? Океан провел на нас серию... серию опытов. Психическая вивисекция. Основанная на знаниях, похищенных у нас. Он не посчитался с тем, к чему мы стремимся.
— Кельвин, это уже не факты, даже не выводы. Это гипотезы. В каком-то смысле он считался с тем, чего хотела некая замкнутая, глубоко спрятанная часть нашего сознания. Это мог быть — подарок...
— Подарок! Господи! Я засмеялся.
— Прекрати! — крикнул Снаут, хватая меня за руку. Я стиснул его пальцы. Я стискивал их все сильнее и сильнее, пока не хрустнули суставы. Снаут спокойно, прищурившись, смотрел на меня. Я разжал руку и отошел в угол. Стоя лицом к стене, я произнес:
— Постараюсь без истерики.
— Пустяки. Что мы станем требовать?
— Говори ты. У меня нет сил. Она сказала что-нибудь перед тем, как?..
— Нет. Ничего. Я считаю, что теперь появилась возможность...
— Возможность? Какая возможность? Какая?.. А-а... — проговорил я тише, глядя ему в глаза, и вдруг все понял. — Контакт? Снова Контакт? Нам все мало? И ты, ты сам, и весь этот сумасшедший дом... Контакт? Нет, нет, нет. Без меня.
— Почему? — спросил Снаут абсолютно спокойно. — Кельвин, ты по-прежнему, а теперь еще больше, чем когда-либо, вопреки разуму принимаешь его за человека. Ты ненавидишь его.
— А ты нет?..
— Нет, Кельвин, он же слеп...
— Слеп? — повторил я, думая, что ослышался.
— Конечно, с нашей точки зрения. Он не воспринимает нас так, как мы воспринимаем друг друга. Мы видим лицо, тело и отличаем друг друга. Для него это — прозрачное стекло. Он проник в глубь нашего сознания.
— Ну хорошо. И что из этого? К чему ты ведешь? Если он сумел оживить, создать человека, который существует лишь в моей памяти, и сделал это так, что ее глаза, движения, ее голос... голос...
— Говори! Говори! Слышишь?!!
— Я говорю... говорю... Да... Итак... голос... отсюда следует, что он может читать нас, как книгу. Понимаешь, что я имею в виду?
— Да. Если бы он захотел, то мог бы с нами договориться?
— Конечно. Разве не ясно?
— Нет. Безусловно, нет. Ведь он мог взять лишь рецепт производства, который состоит не из слов. Фиксированная запись памяти имеет белковую структуру, как головка сперматозоида или яйцеклетка. Там, в мозгу, ведь нет никаких слов, чувств. Воспоминание человека — образ, записанный языком нуклеиновых кислот на макромолекулярных апериодических кристаллах. Итак, он взял у нас то, что более всего подавлено, крепко-накрепко закрыто, глубже всего спрятано, понимаешь? Но он мог не знать, что это, какое имеет для нас значение... Видишь ли, если бы мы смогли создать симметриаду и бросили ее в Океан, зная архитектуру, технологию и строительные материалы, но не представляя себе, зачем, для чего она служит, что она для Океана...
— Это возможно, — сказал я. — Да, возможно. В таком случае он, вероятно, вообще не хотел подавить, унизить нас. Вероятно. И только нечаянно...
Губы у меня задрожали.
— Кельвин!
— Да. Да. Хорошо. Теперь хорошо. Ты добр. Он — тоже. Все добры. Но зачем? Объясни мне! Зачем? Зачем ты это сделал? Что ты ей сказал?
— Правду.
— Правду, правду! Что именно?
— Ты же знаешь. Идем ко мне. Будем писать рапорт. Идем.
— Подожди. Чего ты, собственно, хочешь? Ты что, намереваешься остаться на Станции?
— Конечно.
