обычного:
— А может, Катилина нам расскажет, где были эти люди? Почему ни один из них не ночевал дома в ту ночь и где были сидевшие рядом с Катилиной его друзья и коллеги? Где, наконец, был сам претендент в консулы? А может, он хочет рассказать нам о своем друге Гае Манлии, который начал собирать в Этрурии войска для гражданской войны? Говори, Катилина, не молчи.
— Это ложь! — закричал, вставая, народный трибун Бестиа.
— Нет, это правда, — сурово сказал с места Катон, — сегодня утром оттуда прибыл гонец. У Манлия уже три тысячи сторонников.
Сенаторы заволновались, зашумели. Некоторые люди привстали, стараясь перекричать друг друга. Галерка оглушительно заревела. Председательствующий, подняв руку, довольно долго ждал, пока, наконец, в зале установится относительная тишина.
— Сенатор Катон, я прошу сообщить сенату все известные вам факты, — громко сказал принцепс сената.
— Они известны всему миру, — спокойно начал Катон, — Манлий готов начать войну. А мы здесь занимаемся дискуссиями. Нужно срочно собирать армию и поручать одному из консулов ведение военных действий, для чего необходимо одобрение сената. Сегодня еще не поздно спасти республику, Катилина и его сторонники готовы нанести удар в спину нашей демократии. У них есть друзья и союзники. Эти люди еще страшнее, чем Катилина, ибо они незримо стоят за ним, готовые в любой момент вмешаться и поддержать его.
Катон не рискнул показать на Красса и Цезаря, но, повернувшись к ним лицом, ясно дал понять всему сенату, кого именно он имел в виду. Красс, покраснев, пробормотал какое-то ругательство, а Цезарь только улыбнулся. Закончив речь, Катон прошел к своему месту, а председательствующий снова дал слово Цицерону. Знаменитый оратор сделал несколько шагов к центру зала:
— Подобные обвинения нельзя оставлять без ответа. Катилина должен высказаться и рассказать нам все, объяснить. Обращаюсь к тебе, Катон, готов ли ты повторить свои обвинения в суде?
Катон встал.
— Я готов.
— Ты слышишь, Катилина, тебе предъявлено обвинение в государственной измене? Расскажи, что ты и твои сторонники делали вчера ночью? Какую связь поддерживаете вы с лагерем Манлия, объясни нам его планы в этом дерзком заговоре. А если ты опять промолчишь, я расскажу всем, какую резню готовишь ты и твои безумцы в Риме, какие страшные планы замышляли вы в ту ночь на вилле Лентула и что именно было совершено вами там. Невинная кровь убитой тобой женщины вопиет к великим богам о мщении. Говори, Катилина, настало время твоего ответа перед сенатом и народом римским! — С этими словами Цицерон, театрально выбросив правую руку вперед, эффектно закончил свою речь.
В зале наступила страшная тишина. Словно кровь убитой женщины внезапно стерла все крики и разговоры. На галерке стихли все посторонние шумы. Сотни глаз смотрели на Катилину. Цезарь вдруг подумал, что Цицерон правильно рассчитал — сегодня он победит в любом случае. Катилина медленно поднялся со своего места и пошел к центру зала. Все напряженно молчали. Только Катул, наклонившись, что-то тихо сказал Катону, и тот утвердительно кивнул головой.
Катилина вышел к центру и, обведя зал своим безумным взором, громко сказал:
— Я считаю, что Цицерон прав. Мы все действительно погрязли в роскоши и разврате. Но в нашем государстве есть еще немалые силы. Сейчас перед нами стоит выбор. Или слабое тело со слабой головой, — и Катилина показал на Цицерона, — или сильное тело, но пока без головы. И эту голову вы можете найти во мне, пока я жив, — вызывающе закончил Катилина.
Сенат взорвался негодующими криками. Цезарь повернулся к Крассу.
— Сравнение действительно удачное. У нашего консула по сравнению с Катилиной тело действительно слабое.
— Зато у обоих нет головы, — добавил, нехорошо улыбаясь, Красс.
Сидевший в другом конце зала Катон, с ненавистью глядя на Катилину, сказал Катулу:
— Он действительно безумец, способный ввергнуть страну в гражданскую войну. Нужно дать консулам неограниченные права для борьбы с мятежниками и как можно быстрее провести выборы.
— Да, — согласился Катул, — иначе нас ждут самые страшные проскрипции, которые римляне когда-нибудь видели.
Катилина, видя, что впечатление, произведенное его словами, смутило даже его сторонников, тут же примирительно заявил:
— Но я готов всегда подчиняться сенату и народу римскому во всех своих действиях и никогда не нарушу наших законов. Цицерон говорил, что я готовлюсь устроить резню в городе, посягнуть на жизнь сенаторов и консулов. Я предлагаю Цицерону дать мне приют в своем доме. Я согласен поселиться в его доме до выборов, дабы все знали, что я не замышляю ничего дурного ни против него, ни против сената и народа римского. А что касается погибшей Фульвии, то она действительно утонула, и претор Лентул может доложить об этом в сенате или в суде.
На этот раз крики были еще более громкими. Галерка восторженно приветствовала его решение, и даже многие сенаторы, несогласные с ним, выражали свое одобрение. Консул поднялся снова.
— Я счастлив тем доверием, которое готов мне оказать Катилина, но, может быть, он все-таки скажет, зачем Манлий собирает войска?
— Я не знаю, — Катилина смотрел прямо в глаза Цицерону, — поезжай туда и спроси у него сам. А если боишься, возьми с собой консульскую армию и докажи, что ты искусный боец не только в судебных ристалищах.
Цицерон побледнел от нанесенного ему оскорбления, а многие сенаторы встретили эти слова громким смехом. Консула не очень любили за высокомерный нрав и амбиции.
Катон, видя, что напряжение, вызванное речью консула, постепенно ослабевает, наклонился к Катулу.
— Выступи и ты, иначе мы сегодня ничего не решим.
Согласно существующим традициям, дважды в течение одного заседания никто выступать не мог, и, дождавшись, пока Цицерон и Катилина сядут, Катул попросил слова. С трудом выйдя к центру зала, он начал громко говорить, почти кричать, своим истерически-крикливым голосом.
— Я смотрю на вас и удивляюсь, я сижу здесь и переживаю, — куда я попал? На представление циркового искусства, где мимы показывают нам свое мастерство, или на заседание сената, опоры государства, чьи легионы раскинули свои знамена по всему миру? Клянусь всеми богами, мы или безумны, или сошли с ума. Манлий стоит в Этрурии, совсем рядом, число его людей все время растет, а вы смеетесь, сидя в сенате, словно ничего не происходит. Поистине великий Юпитер не мог наказать вас сильнее. Что происходит с нами? Что может случиться с нами, если мы опять ничего не решим? Манлий соберет свою армию, подойдет к стенам города, возьмет его штурмом и предаст огню и грабежам весь Рим. Пока опасность, угрожающая нам, слишком мала, но она может вырасти, если мы не потушим этот огонь. Десять лет назад, когда мы получили сообщение из Капуи о восстании гладиаторов, мы даже не хотели обсуждать этот вопрос, а восстание превратилось в изнурительную войну, которую мы вели три года. Целых три года. Так неужели мы ничему не научились?
Катул помолчал, словно собираясь с мыслями. Провел рукой по лицу.
— Видимо, не научились. Мы действительно погрязли в своем праздном времяпрепровождения, в роскоши и разврате. Человек, в чьем доме произошло страшное преступление, сидит среди нас, является нашим претором, римлянином, которому мы доверили наши судебные дела, а мы ничего не можем ему сказать. А ведь шесть лет назад именно Корнелий Лентул был исключен из числа сенаторов за безнравственное поведение. Но мы как будто забыли об этом и в прошлом году согласились избрать его своим претором, позволив ему снова входить сюда и сидеть среди нас.
А сегодня мы уже серьезно обсуждаем вопрос об избрании на высший пост в государстве Сергия Луция Катилины, известного всему Риму своим разнузданным поведением, подлостью и бесчестием. Что с нами случилось, римляне? Неужели через несколько дней мы отправимся на Марсово поле и отдадим свои голоса этому насильнику и убийце, человеку, которого прокляли великие боги? И это в тот самый момент, когда он готовится поднять мятеж и начать гражданскую войну.
