многочисленных врагов и соперников «Вечного города».
Но самое страшное испытание для Пренесте было еще впереди. Именно здесь девятнадцать лет назад нашли свое последнее убежище сторонники Гая Мария, возглавляемые его сыном. Сулла стянул тогда к Риму огромную армию, намереваясь навсегда покончить с марианцами. Но на помощь Марию Младшему выступила союзная армия самнитов и луканов под руководством Понтия Телезина и Марка Лампония. Ожесточенное сражение у стен «Вечного города» завершилось победой сулланцев. А сулланский легат Квинт Лукреций Офелла взял приступом Пренесте несколько дней спустя. Марий Младший покончил жизнь самоубийством, его сторонники и друзья были перебиты. Но это не остановило гнева сулланцев. Сам Корнелий Сулла прибыл в город, дабы показать всей Италии, как оптиматы расправляются с непокорными. Прибыв в город, великий диктатор остановился в доме Генуция Вибулана, старого ветерана, разделившего с ним африканскую кампанию.
По приказу Суллы началось массовое истребление жителей города. Диктатор приказал перебить все мужское население Пренесте, включая малолетних детей. Двенадцать тысяч жителей города были истреблены в течение трех дней. Единственный, кому Сулла даровал жизнь, был Генуций Вибулан.
Однако история римской цивилизации показала нам не только неслыханные образцы жестокости и злодейства, но и невероятные примеры высоты человеческого духа, его благородства. Мужественный ветеран отказался принять такой дар от тирана и убийцы и добровольно пошел на казнь. Вибулан заявил, что не хочет быть благодарным палачу родного города. Он скрыл свое имя, постаравшись затеряться среди осужденных. Узнав о его смерти, грозный диктатор молчал весь день и лишь к вечеру мрачно заметил: «Этот ветеран был настоящим римлянином». Может быть, на таких безвестных римских Вибуланах и держалась вся блистательная мощь Рима и римского оружия. Год 673-й со дня основания Рима, год консульства Марка Туллия Лекулы и Гнея Корнелия Долабеллы, стал самым кровавым годом в истории Пренесте. Даже Луций Офелла, завоевавший для Суллы важную крепость, был убит по приказу диктатора, когда, возомнив себя великим полководцем, он осмелился выставить свою кандидатуру в консулы без согласия Суллы. Еще через три года в ужасных мучениях умер и сам Сулла.
Но как на теле человека постепенно зарубцовываются раны, оставляя лишь мрачные шрамы, словно неприятные воспоминания о прошлом, так и город постепенно сращивал свои шрамы, затягивал раны, оставляя лишь в памяти ужасы прошлых лет. В год 691-й со дня основания Рима население города насчитывало уже более двадцати тысяч человек. Восстановленные крепостные стены охраняло всего лишь три манипулы легионеров и около пятидесяти всадников, итого немногим более четырехсот человек. Столь малая численность крепостной стражи объяснялась близостью к Риму и перенесением боевых действий далеко за пределы Италии. Стража, состоявшая в основном из ветеранов азиатских походов Лукулла, выполняла не столь обременительные обязанности по охране города.
Цезарь, хорошо знавший состояние крепостных стен Пренесте, был убежден, что заговорщикам не удастся овладеть крепостью, если Цицерон пошлет хоть две когорты легионеров. Верховный понтифик в эту ночь так и не сомкнул глаз.
Ранним утром, когда он уже завтракал в триклинии, к нему неожиданно вошла его мать. Он искренне обрадовался ее приходу, приказав рабам снова подать завтрак. От Аврелии не укрылось тревожное состояние сына, его осунувшееся лицо.
— Тебя что-то беспокоит? — спросила она, когда они остались одни.
— Да, — честно ответил сын, который был полностью искренним лишь со своей матерью, — сегодня вечером Катилина попытается захватить Пренесте.
Аврелия не удивилась.
— Цицерон знает об этом? — спросила она полувопросительно-полуутвердительно.
— Со вчерашнего дня.
— Тогда пусть великие боги смилостивятся над этим безумцем Катилиной. Если о его дерзких планах узнают даже его враги, он никогда ничего не добьется, — убежденно сказала Аврелия.
— Но зато многого добьется Цицерон, — тихо парировал сын, вглядываясь в мать.
Даже Аврелия не могла выдержать этого пронзительного живого взгляда и первой отводила глаза. Но она все поняла без слов.
— Оптиматы могут использовать это в своих интересах, — тихо сказала Аврелия, закусив нижнюю губу.
«Политик взял в ней власть над женщиной», — подумал Цезарь.
— И тогда, разгромив катилинариев, они обратят свою ненависть на популяров, — начала размышлять вслух Аврелия, — и тогда вы станете их главными соперниками.
— Не получится, — покачал головой Цезарь, — пока не получится. У них нет Суллы, нет Помпея, а Цицерон, Катул, Агенобарб — это скорее политики, блистающие в сенате, чем полководцы, выигрывающие сражения на поле битвы. Только Катон представляет опасность, но и он не стратег.
— А Лукулл, — напомнила мать, — ты вчера был у него в доме. Ты убежден, что он не поддержит оптиматов?
— Он слишком любит жизнь, чтобы рисковать своими наслаждениями даже во имя республики.
— Значит, ты должен найти общий язык с Помпеем, а до его приезда не очень раздражать своих сенаторов, — рассудительно сказала Аврелия. — Завтра пошли своего друга Красса к Цицерону, пусть он расскажет ему в общих чертах о заговоре. Консул сразу поймет, от кого пришел Красс. И в любом случае твои интересы не пострадают.
Цезарь задумался, обдумывая, какие выгоды сулит ему это предложение.
— Ты должен понимать, что катилинарии не смогут взять Пренесте, — продолжала мать, — раз уж Цицерон знает об этом. Будь осторожен, наш консул хитер, как раненый лис. Хотя и ты достаточно мудр.
Цезарь усмехнулся. Мать так редко хвалила его.
— Когда ты хвалила меня в последний раз, помнишь? — спросил он, улыбаясь.
— А ты хотел бы, чтобы я расточала тебе похвалы, — презрительно сказала Аврелия. — Ты не просто мой сын, я всегда помнила, что в тебе кровь двух великих римских родов — Юлиев и Аврелиев. Подвиги и доблесть твоих предков известны всему Риму. Ты обязан быть не просто наследником их славы, а превзойти всех, всех Аврелиев и всех Юлиев, всех, кто был в наших родах.
— Даже Гая Мария? — иронически спросил Цезарь.
— Даже его, — гордо вскинула голову мать и, помолчав мгновение, тихо начала рассказывать. — Когда ты родился, Юпитер, великий и всеблагой, грохотал в небесах, а на крышу нашего дома сел орел. Прорицатели сказали мне тогда, что я родила необыкновенного римлянина, который превзойдет своей славой Александра и Ганнибала. Как я тогда мучилась, страдала во время родов. Едва тебя подняли, как я увидела твои широко раскрытые глаза, словно ты уже понимал все происходящее вокруг. Стоявшие рядом женщины закричали, им не приходилось видеть такого. И при этом ты молчал. Это было так страшно, что я крикнула: «Почему он не плачет?» Меня успокоила твоя тетка. «Сейчас он заплачет», — сказала она и перевернула тебя. И тогда ты заплакал. Но этот твой взгляд при рождении, твое сморщенное личико с открытыми глазами остались в моей памяти навсегда. Ты рожден для великих дел, Цезарь, — закончила Аврелия, — и я верю в тебя.
Сын улыбнулся. Политик уступил место женщине, а женщина стала матерью, для которой нет в этом мире ничего важнее ее собственного чада.
— А предупредить Катилину тоже нужно, — внезапно сказала Аврелия, и Цезарь подивился ее мгновенному переходу, — иначе его безумные последователи безрассудно полезут на стены Пренесте, и тогда погибнут тысячи невиновных римлян в угоду Цицерону и Катилине.
— Я об этом уже подумал, — кивнул Цезарь, — я пошлю гонцов к Катилине, как только встану из-за стола.
— Сделай это быстрее, — требовательно сказала мать. — И зайди сегодня к этой блуднице Семпронии.
— К ней? Зачем? — изумлению Цезаря не было границ. — Откуда ты ее знаешь?
— Ее знает весь город. Она и Клодия — первые распутницы в Риме, — покачала головой мать, — но ты должен пойти к ней. У Семпронии лежит раненый Вибий Аврелий. Он из нашего рода Аврелиев, и ему не пристало быть в таком обществе. Его отец, Аврелий Антистий, отрекся от него и не придет к тебе, но я
