Безобразный шрам, тянувшийся по правой щеке, только усиливал неприятное впечатление от его выпученных, почти неподвижных рыбьих глаз. Глухим голосом он начал говорить:
— Манлий сообщает, что может собрать в Этрурии два легиона солдат из бывших сулланских ветеранов. Если нас поддержат вольноотпущенники Корнелиев, то общая численность наших войск может дойти до двадцати пяти — тридцати тысяч.
При этом известии заговорщики радостно переглянулись.
— Стоящие сейчас в Апулии три когорты пятого легиона почти целиком на нашей стороне, но командующий ими трибун Корнелий Бальб Луций присоединится к нам лишь в том случае, если нас поддержат Красс и Цезарь.
— У тебя все? — коротко спросил Катилина.
Цепарий кивнул головой, опять садясь на скамью.
— А что у нас в самом городе? — обратился Катилина к Лентулу.
Хозяин виллы, не вставая, лениво повернул голову и не спеша начал говорить:
— Наши отряды готовы. Статилий и Габиний уже отобрали людей, которые могут поджечь город одновременно в двенадцати местах. Цетег с несколькими друзьями проникнет в дом Цицерона и убьет его. Новий Приск поедет на юг, к своему дяде Волкацию Туллу, консуляру и бывшему наместнику Македонии, который должен скоро прибыть в Бриндизий. Если не удастся склонить консуляра на нашу сторону, а он примет командование когортами в Этрурии, Новий должен убить его.
— А в самом городе как будет с Аврелием Антистием? — спросил кто-то из гостей.
— Здесь сидит его сын, — мрачно сказал Лентул, — Вибий Аврелий. Если командующий римскими когортами в городе не перейдет на нашу сторону, сам Вибий решит его судьбу.
— Новий и Вибий, — громко спросил Катилина, всматриваясь в лица двух юношей, — не дрогнут ли ваши руки? Сумеете ли вы поднять кинжалы против родных, во имя свободы и равенства? А может, вы боитесь и не решаетесь, есть еще время отступить?
— Нет, — тихо сказал Вибий.
— Не отступим, — чуть громче отозвался Новий.
Катилина радостно кивнул, и его лицо осветила странная улыбка. Некоторые из присутствующих содрогнулись: настолько кощунственной выглядела эта улыбка на лице человека, готовившего здесь массовые отцеубийства.
Погрязшие в долгах, привыкшие к беспутству и мотовству, эти юные отпрыски знатных римских семей успели запятнать себя такими грязными проступками и преступлениями, что от них отреклись даже их собственные родители.
Вибий Аврелий происходил из великого рода Аврелиев, давших Риму несчетное число полководцев и консулов. Еще в семнадцатилетнем возрасте он стал завсегдатаем грязных таверн, связался с Катилиной и даже отрекся от семьи. В поисках денег он, свободнорожденный римлянин, продал себя в гладиаторы и в течение трех месяцев позорил свой род, выступая на потеху толпы. Возмущенный его поведением, Аврелий Антистий, его отец, выкупил сына, запретив ему впредь появляться в Риме. Но беспутный сын вновь не послушал отца и последние полгода тайком часто бывал в стенах «Вечного города».
Что касается Новия Приска, то этот болезненного вида, хрупкий юноша давно находился под влиянием Лентула. Злые языки даже указывали на некую интимную связь между Лентулом и Новием. Как бы там ни было, Новий Приск жил в доме Лентула и считался его близким другом.
В атрии сидело несколько безземельных владельцев латифундий, вконец разоренных кредиторами и откупщиками. В заговоре Катилины они видели свой единственный шанс хоть как-то поправить свои дела. Лишь немногие из них, даже погрязшие в долгах, как Катилина и Лентул, преследовали при этом и политические цели, стремясь к власти в армии и государстве.
Катилина встал, сделал несколько шагов по атрию и, глядя в упор на своих сторонников, начал говорить:
— Чего мы хотим? Чего мы добиваемся? Только справедливости. Отмена всех долгов, наделение каждого землей по справедливости, равенство в правах, возможность занимать высшие должности в государстве без покровительства сената, купающегося в наслаждениях и роскоши. Это ведь наши неотъемлемые права римлян. А кто сегодня решает нашу судьбу? — Катилина остановился и громко крикнул. — Выскочка из Арпина, человек, даже не принадлежащий к сенаторскому сословию. Этот болтун и демагог Цицерон. — Катилина снова начал ходить по атрию. — И мы, потомки древних родов, должны подчиняться такому консулу. После Гая Мария и Суллы Счастливого поистине римский народ не мог сделать лучшего выбора. Да разве мы имели право выбора. Все решают сенаторы — кучка старых, выживших из ума оптиматов, которые наживаются на наших страданиях и богатеют все больше.
Слушатели согласно кивали головами. Никто и не думал напомнить Катилине, что тот сам до недавнего времени был ревностным сторонником оптиматов и Суллы и так отличился, что его назвали «палачом популяров». И вот теперь Катилина защищал права тех самых популяров, которых двадцать лет назад он безжалостно истреблял в ходе гражданской войны.
В прошлом году Катилина выставил свою кандидатуру в консулы вместе со своим другом и союзником Гаем Антонием Гибридой и, казалось, надежно рассчитал свой успех. Но его планы расстроил Квинт Курий, рассказавший о попытке заговора против республики своей любовнице Фульвии, которая донесла все Цицерону. Ловкий оратор воспользовался этим обстоятельством. Сенаторы были встревожены, и в консулы прошел сам Цицерон, выходец из незнатного рода. С этого дня Марк Туллий Цицерон стал не просто личным врагом Катилины, он стал олицетворением тех просенатских сил, которые стремились не допустить его, Катилину, к власти.
Катилина являл собой образец политика, у которого в последующие две тысячи лет найдутся сотни подражателей. Не сумев прийти к власти демократическим путем, они прибегнут к силе, считая ее лучшим аргументом. Но, даже завоевав власть, они будут держаться исключительно благодаря той самой силе, давшей им эту власть. Постоянно усиливая репрессии, выступая против непокорных, они в конце концов обрекают себя на вечный антагонизм со своим народом, в разум которого они отказались когда-то поверить.
В этом году Катилина твердо надеялся на успех. Огромные суммы, полученные у Красса и Цезаря, его возрастающая популярность у беднейших слоев римских граждан, его многочисленные выступления перед римлянами и обильные угощения должны были явиться тем решающим аргументом, который он собирался предъявить на выборах. Но независимо от исхода выборов Катилина собирал своих сторонников, вооружая и готовя их к решительным действиям. Высшая власть нужна была ему как прикрытие того неслыханного террора, который он собирался развязать в Риме, устроив вторые проскрипции.
— Я убежден, — продолжал Катилина, — что нас поддержат и Гай Цезарь, и Марк Красс,[32] которые весьма сочувственно относятся к нашему движению. Из двух консулов Гай Антоний никогда не выступит против нас с консульской армией, а Цицерон всего лишь болтун, а не воин. Армия Антония может присоединиться к нам в любой момент, и в крайнем случае мы возьмем Рим штурмом, даже если придется истребить половину его жителей, — зло закончил патриций.
— Значит, консул Антоний поддержит нас, — спросил, явно обрадованный таким известием, Цепарий, — а Цезарь и Красс? Что передать в Этрурию?
— Да. И Антоний, и Цезарь, и Красс — все будут на нашей стороне, так и передайте нашим сторонникам, — заявил Катилина, — но сейчас главное — выборы. Идите во все трибы и комиции, по всем кварталам Рима, призывайте ваших друзей и родственников отдать свои голоса в мою поддержку. Убедите их, насколько выгодно я отличаюсь от Мурены и Силана. Я думаю, выборы будут назначены на очередном заседании сената — откладывать дальше они уже не смогут. Мы сумеем победить лишь в том случае, если убедим римлян, что действительно готовы отменить постыдные долги наших свободных граждан, наделить их землей, принадлежащей их отцам, дать согражданам почувствовать себя хозяевами в нашем государстве.
В атрий вошел вольноотпущенник Корнелия Лентула и, подойдя к Катилине, что-то тихо сказал ему. Тот вспыхнул от радости, глаза заблестели, на лбу начала прорисовываться набухающая вена.
— Пусть идут, — негромко сказал он и, посмотрев на сидевших вокруг него молодых людей, вдруг улыбнулся: — Сейчас мы увидим, кто из вас собирается действительно сражаться до конца.
