конфетами, и глаза его оживленно блестели.
— Ты что, держишь в пиджаке аварийный запас? — спросила я.
— Я? Это твои. Они лежали на заднем сиденье.
— Где-где?
— Здесь, в твоей машине, на пассажирском сиденье.
Я завела мотор и озадаченно нахмурилась:
— Это не мои. Там не было записки?
— Не-а. Только конфеты. Может, от Дона? Я покачала головой и выехала со стоянки.
— Дон от меня ушел.
Бенедикт некоторое время осмысливал услышанное, лаская в руках упаковку с шоколадом.
— И как ты себя чувствуешь по этому поводу?
— Не знаю.
— Ты его любила?
— Не знаю.
— Ты по нему тоскуешь?
— Не знаю. Да. Пожалуй. Не уверена. Нет.
— Напомни мне, чтобы я никогда не заводил с тобой роман.
Я свернула налево, на Джексон-стрит, и взяла курс к больнице «Мерси-Хоспитал», где был выписан рецепт на лошадиную дозу секонала и где покойный доктор Бустер до девятого августа держал свой врачебный кабинет. Хотя расследование зашло в тупик, дело Бустера до сих пор числилось открытым. Ведущим следователем по делу был коп из полицейского отделения Палатайна по фамилии Ивенс. Харб оставил ему сообщение, в котором просил перезвонить.
— Тогда от кого же конфеты?
Я пожала плечами:
— Не имею ни малейшего представления. Может, кто-то случайно положил их в мою машину?
— Со мной такие случайности не происходят.
— А ты проверял? Может, у тебя там тоже мешок с гостинцами. Может, у тебя все заднее сиденье усеяно кондитерскими изделиями.
— Прекрати. Ты меня распаляешь.
Я постаралась обдумать это странное явление. Когда мы садились, дверь была не заперта. Могла я ее так оставить? Вполне возможно. Какова вероятность, что кто-то вломился в мою машину просто затем, чтобы подарить мне конфеты? Особенно на стоянке перед полицейским участком?
— Ты не возражаешь, если я?.. — спросил мой напарник.
— Лопай, не стесняйся.
Бенедикт надорвал пластиковый пакет и, выудив мини-батончик, поднес к носу.
— Пахнет нормально. Не думаю, что они начинены мышьяком.
— Разве тебя бы это остановило?
— Пожалуй, нет.
Мой партнер развернул мини-батончик и засунул целиком себе в рот весь. Он жевал его почти минуту, издавая стоны наслаждения.
— Может, это Билл из отдела вещественных улик? — Рот Бенедикта уже наполовину опустел. — Он всегда неровно к тебе дышал. Что, если таким способом он выразил свою любовь?
— Биллу скоро семьдесят лет.
— Нищие не выбирают, Джек. Хочешь одну?
— Уволь. Но ты не тушуйся.
Он пробормотал слова благодарности и открыл следующую.
— И ты не знаешь никого, кто мог бы прислать тебе гостинец?
— Никого. Я совсем одна в этом большом и жестоком мире.
— Господи, Джек! Это действительно печально.
— Угу. Если бы сейчас объявили награду самому большому в мире неудачнику, я бы и тут проиграла.
— Во всяком случае, ты на этом не зацикливаешься.
Я поддала газу и пролетела перекресток как раз в тот момент, когда желтый свет стал меняться на красный. То был неоправданный риск, но я бы не дослужилась до лейтенанта в заправляемом мужчинами мире чикагских правоохранительных сил, если бы не умела рисковать.
— Ты могла бы попытать счастья в «Ленче вдвоем», — обронил Харб.
— Что это значит?
— Это такая служба знакомств.
— Матерь Божья!
— Я серьезно. — Аппетитно чавкая, он откусил кусочек конфеты. — Записываешься на прием к сотруднику агентства и отвечаешь на вопросы о себе. Потом они организуют для тебя встречу за ленчем с подходящим человеком по принципу взаимной совместимости. Все это заранее обговаривается, так что нет никаких неудобств, никакой обязаловки.
— А лучше напялить какие-нибудь штаны в обтяжку и прохаживаться на углу Тридцать второй и Стоуни. Хоть денег заработаешь, вместо того чтобы выкидывать их на ветер.
Бенедикт отправил в рот остаток конфеты.
— Я только что прочитал об этом статью в «Чикаго ридер». По-моему, идея совсем неплохая.
— Только извращенцы знакомятся таким способом.
— Вовсе нет. Просто есть люди, у которых работа поглощает все время без остатка и которых тошнит от баров.
— Ну, значит, они там сведут меня с каким-нибудь извращенцем.
— Насколько я понял, прежде чем такой ленч состоится, обе стороны должны согласиться на встречу. Что ты теряешь?
— Мое достоинство, мое самоуважение…
— Чушь собачья! Нет у тебя никакого достоинства и самоуважения.
— О Боже!.. — Я потрясла головой. Что с ним говорить?
Я круто свернула влево и стремительно въехала на стоянку перед зданием больницы, где и припарковалась в грузовой зоне. Пока мы с Бенедиктом извлекали свои тела из не слишком просторных пределов моего видавшего виды авто, к нам ленивой походкой двинулся служитель парковки, мимикой выражая вполне недвусмысленное к нам отношение. Я помахала своим значком. Неудовольствие мгновенно сменилось почтительностью.
Мы неторопливо приблизились к тому корпусу больницы, где вели прием частные врачи. Это было большое, гнетущее кирпичное здание, уродством соперничающее с не менее тягостного вида стационаром. Они стояли бок о бок — громадные и коричневые, с осыпающимися кирпичами и заржавленными пожарными лестницами. Чикаго — город с грандиозной архитектурой, но в каждом стаде есть своя паршивая овца.
— Я гляжу, ты никак не можешь отделаться от своего соблазна, — заметила я Харбу, указывая на кулек с конфетами у него в руках.
— Я подумал, не передать ли их в детское отделение. Само собой, если ты не возражаешь.
— Нисколечко. Должна заметить, что я тронута твоей бескорыстной щедростью.
— Бернис говорит: если я еще растолстею — никакого секса.
— Бессексуальная диета.
Было приятной неожиданностью обнаружить, что интерьер этого унылого здания и ярко освещен, и довольно уютен. После краткого собеседования с дежурной сестрой за конторкой мы были направлены на пятый этаж. При жизни доктор Бустер был врачом-терапевтом. Он арендовал помещение совместно с доктором Эмилией Куздорфф и доктором Ральфом Поттом, гинекологом и педиатром соответственно. Мы вошли в лифт вместе с красивой блондинкой и ее маленькой дочерью, которая беспрерывно хлюпала носом. Вид страдающего насморком ребенка напомнил мне, что у меня тоже слегка подтекает из носа. Так мне и надо — нечего было вчера форсить; в следующий раз буду одеваться по погоде.
Я принялась рыться в карманах в поисках бумажных платков «Клинекс» — отправляясь на боевое
