Или сочетание: он берет фамилии, каждая из которых сама по себе не смешна, может быть, но в сочетании дают оксюморон: Шапиро-Скобелев, Крыжановская-Винчестер (звали ее почему-то Гарпина Исаковна).
Или чуть-чуть переделывает: из Немировича-Данченко – в Мееровича-Данченко. Был критик Тан- Богораз, очень суровый. У Ильфа он становится Тан-Богорез. Профессор Скон-чаловский – медик, вероятно? Из имени древнего чудовища Левиафана возникает армянская фамилия Левиафьян. Вероятно, из почтенного заведения Военторг возникает еврейская фамилия Вайнторг.
Это и превращение: Борис Абрамович Годунов, председатель жилтоварищества; дантистка Медуза Горгонер, гражданин Лошадь-Пржевальский, Филипп Алиготе, братья Глобус, мадам Везувий.
Иногда Ильф конструирует фамилии, сам их придумывает: Темпаче, Ежели, Угадайс, Немурмуров, Размахер, Кастраки, Гадинг. Телескопуло и Стетоскопуло. Двойные фамилии: Июньский-Июльский (я думаю, что источником послужила знаменитая фамилия Май-Маевский), Ухудшанский-Улучшанский. Смешные фамилии, где за образец взяты сибирские: Командировочных, Крытых-Рынков, Крайних-Взглядов, Гефтий Иванович Фильде-персовых-Чулков.
Вернемся к воспоминаниям Лишиной:
Если Ильф хотел похвалить человека, он говорил о нем: веселый, голый, худой. «Веселый – талантливый, все понимает; голый – ничего не имеет, не собственник; худой – не сытый, не благополучный, ничем не торгует», – объяснял он.
Ильф жил трудно, в большой семье скромного бухгалтера. Дома была полная неустроенность, болела мать, не было дров, воды в голодной и холодной тогда Одессе. Но по тому, как он держался, нельзя было предположить этих трудностей жизни.
Худой, он совсем истоньчился – щеки впали и еще резче выступили скулы, – но вместе с тем всегда был подтянут, чисто выбрит и опрятен и никогда не терял интереса к оружающему, к литературной жизни.<… >
Иногда Ильф мечтал вслух: «Неужели будет время, когда у меня в комнате будет гудеть раскаленная чугунная печь, на постели будет теплое шерстяное одеяло с густым ворсом, обязательно красное, и можно будет грызть толстую плитку шоколада и читать толстый хороший роман?»
Пока же он в полной мере олицетворял свой человеческий идеал, был веселый, голый и худой.
В это время, в 1922–1923 годах, практически все литераторы, одесские друзья Ильфа, один за другим откочевывали в Москву, на север.
Не потому, что они не были патриотами своего родного города. Они всю жизнь потом писали об Одессе.
Но в Москве была бумага, была литературная жизнь, были литературные организации, Наркомпрос, газеты. И поэтому слетались в Москву все: Булгаков через Северный Кавказ и Одессу из Киева, с Дальнего Востока Всеволод Иванов, из Ростова – Фадеев… И целая колония одесситов.
Ильф в конце 1922 года тоже оставил свою любимую Одессу и переехал в Москву. Некоторое время он жил у Валентина Катаева, в Мыльниковом переулке, 4 (знаменитый адрес, известный по «Алмазному венцу»). Они вместе с Гехтом там квартировали, пока не нашли самостоятельную жилплощадь.
В Москве Ильф становится профессиональным журналистом. Он поступил в газету «Гудок», легендарную газету, где рядом с ним работали Юрий Олеша, печатавший фельетоны под псевдонимом «Зубило», Семен Гехт, Михаил Булгаков, писавший как раз в то время «Белую гвардию», Константин Паустовский, Валентин Катаев.
Ильф сразу выделился даже в этой замечательной компании. Он стал вести четвертую полосу газеты «Гудок». На этой полосе публиковались сатирические заметки рабкоров, отклики с мест, вести о том, что происходит на железных дорогах страны. До прихода Ильфа они печатались один к одному, только с правленой орфографией. Ильф совершил маленькую революцию в газетном деле, которая произвела на многих большое впечатление и о которой очень высоко отзывался Маяковский: этим заметкам Ильф стал придавать лаконичную фельетонную форму, превращать их в сатирические шедевры. Четвертая полоса очень скоро стала самым читаемым московским изданием, привлекавшим к себе и других литераторов.
Работая в газете «Гудок», Ильф вскоре познакомился с Петровым.
Евгений Петрович Катаев, младший брат Валентина Петровича, родился то ли в конце 1902, то ли в начале 1903 года (в его автобиографиях есть по крайней мере три даты).
Он родился в семье преподавателя русского языка и литературы. Это была замечательная семья. Мать – украинка из Полтавы по фамилии Бачей (в романе «Белеет парус одинокий» эта фамилия у братьев Пети и Павлика). Это древняя фамилия, Бачеи были и с Гоголями знакомы. А отец родом из Вятки. В Одессе они и познакомились. Это был очень счастливый брак, но мать умерла рано, вскоре после рождения Жени. Его воспитывала тетка, сестра матери. Семья была необыкновенно культурная, средний слой русской трудовой интеллигенции, на которой держалась русская культура на протяжении XIX и начала XX века. Если представить себе постоянную аудиторию Московского Художественного театра первых лет – это были как раз такие Катаевы.
Евгений учился в той же гимназии, что и Валентин, – знаменитой Пятой мужской гимназии, где раньше учились еще и Чуковский, и Житков, – но о литературе он не мечтал. Вероятно, сказался слишком уж давящий пример старшего брата. Валентин был «литературным маньяком» с догимназического возраста. Он исписывал романами, трагедиями, повестями, стихами тетради, гимназические учебники. Он с ранних лет решил, что не будет никем, кроме писателя. Он первый свой рассказ опубликовал, когда ему было тринадцать лет, носился по редакциям, таскал за собой младшего брата, бегал хвостиком за Буниным, с которым его познакомил отец, и внимал каждому его слову… Этот пример поглощенности литературой сыграл в судьбе младшего брата отрицательную роль. Он ни за что не хотел быть писателем. И гимназические сочинения удавались ему довольно плохо. Он не читал классическую литературу, а увлекался книгами Эмара, Стивенсона, Ната Пинкертона и мечтал стать Шерлоком Холмсом.
Самое удивительное, что ему это удалось. Ибо в 1920 году, когда он закончил гимназию и не успел еще снять с себя гимназическую форму, он поступил служить в одесский уголовный розыск. И в очень скором времени стал одним из самых деятельных, удачливых и умных сотрудников одесской милиции.
Сохранилось его личное дело: у него большой послужной список, множество благодарностей, множество удачно расследованных дел. А надо же представить себе, что такое 1920–1921 годы для Одессы, где силы преступного мира были намного сильнее, чем милиция и угрозыск. Каким мужеством надо было обладать! Петров был мужественным человеком. И, нужно сказать, он и дальше бы служил, если бы не умер отец в
