— Софья Васильевна, — обратился к ней Луганов, — скажите, какие указания он вам оставил, уходя в последний раз?
— Но никаких же, никаких! — почти крикнула женщина. — Он явился около половины двенадцатого, сказал, что срочно нужно ехать, — и все!
— И только это? — настойчиво спросил Миронов. — Извините, Софья Васильевна, но вы должны напрячь память. Ничего, кроме этого?
— Нет, ничего. — Она опустила глаза. — Я ничего не помню.
Наступило продолжительное молчание. Наконец полковник встал:
— Софья Васильевна, прошу вас позвонить нам, если что-нибудь припомните. Это очень и очень важно для нас. И для вас тоже.
Дорохова поднялась и медленно пошла к выходу. Перед дверью она остановилась, с мольбой взглянула на офицеров и вышла. Все трое переглянулись.
— Какое впечатление? — спросил полковник.
— По-моему, говорила искренне, — ответил Луганов.
— А по-моему, что-то умалчивает, — не согласился Миронов, — есть что-то недосказанное.
— Что ж, — сказал полковник, — возможно, и так. Однако об Оборотне ничего нового. Поэтому главное сейчас — выяснять связи.
— Над этим продолжают работать, но опять-таки придется иметь дело с Дороховой.
— Нет, — не одобрил полковник, — ее надо оставить в покое. Ни расспросов, ни допросов. Ждать. Выяснять все через сотрудников, родственников, приятелей.
— Вот то-то и оно, — сказал, выходя из кабинета, Миронов, — где они, приятели? Куда он их запрятал?
— Вот погляди, — обратился Миронов на следующее утро к Луганову, придвигая несколько листков. — Центр информирует о том, как движется дело в Омске. Ткачук уже перестал запираться.
Луганов с интересом перелистал материалы. Ткачук сознавался. Он рассказывал о том, что делал по указанию Соколова. Не щадя себя, говорил о пытках, которые применял к заключенным. Не утаил и того, как Соколов вербовал его, как предложил ему паспорт, по которому собирался найти его после войны. Показания были откровенными и полными. В заключение Центр сообщал, что сейчас омские товарищи добиваются от Ткачука и Коцуры фамилий людей, которых завербовал в лагере Соколов, во Львове над этим тоже работают.
— Да, Соколов не мог, конечно, забыть тех, кого вербовал, — сказал Луганов. — Если раскопают фамилии, мы сразу же проверим этих людей. Тогда уж Оборотню не скрыться.
— Не так быстро, — усмехнулся Миронов, — Оборотень тоже знает, что делает.
— Разумеется, — согласился Луганов, — но если обнаружат хоть одного из этих типов, надо сразу ехать туда.
— Ты прав, я поговорю с полковником. Один из нас останется, другой должен вылететь на место.
— Местные товарищи могут возразить.
— Почему? Мы прилетаем с полной информацией, в качестве консультантов. Это им пригодится не меньше, чем нам пребывание там.
— А кто полетит? — спросил Луганов.
— Думаю, лететь надо мне. Ты отсюда будешь координировать всю деятельность.
В пятницу в кабинет Миронова заглянул полковник.
— Как дела, Андрей?
— Идут, Кирилл Петрович. Выясняем связи Дороховых.
— Правильно. — Полковник присел в кресло. — Ничего существенного не обнаружено?
— Существенного нет, Кирилл Петрович.
Полковник помолчал, посмотрел на Миронова. Тому было ясно, что у Скворецкого что-то есть к нему, но обычно решительный полковник на этот раз молчал. Вошел Луганов.
— Здравствуйте, товарищи, новостей нет?
— А у тебя? — спросил Миронов.
— Пока нет, — развел руками Луганов. — Работаю.
— Вот что, товарищи, — заговорил Скворецкий, — тут пришла мне в голову одна мысль… — Он с какой- то робостью посмотрел на офицеров. — Как вы проводите воскресенье?
— А что? — спросил Луганов.
— Я свободен, — сказал Миронов, перебивая Луганова.
— Да, собственно, и я тоже, — вдруг что-то поняв, ответил Луганов. — Есть работа на воскресенье, товарищ полковник?
— Нет, — сказал, не глядя на них, полковник, — просто предложение. Может быть, организуем турпоход?
— Отлично придумано, Кирилл Петрович.
— А куда? — спросил Луганов.
— Ну, хоть в Дубровинские леса. Побродим по борам, товарищей погибших помянем.
— Это идея, — поддержал Миронов. — Мы с вами, Кирилл Петрович, хоть и в другой стороне дрались, но с дубровцами встречались.
— Идет, — сказал Луганов, — во сколько сбор?
— А семья как, Василий Николаевич, — спросил Скво-рецкий, — не забастует?
— Они от меня за вечер устают, — улыбнулся Луга-нов. — Во сколько собираемся?
— Пораньше, — оживился Скворецкий. — В семь устраивает?
— В семь, — подтвердил Миронов. — Пройдемся форсированным шагом, встряхнем старые кости.
— Уж и старые… — проворчал полковник. — Короче говоря, встреча на речном вокзале в семь ноль- ноль.
Полковник вышел, майоры переглянулись.
— Видишь, какие мы все-таки недотепы, — сказал Миронов, — он после смерти жены один. А мы о нем даже и не вспомним. А я — то… Двадцать с лишним лет его знаю, считался его партизанским сыном — и ни разу не навестил!
— Да, — вздохнул Луганов, — но он у нас строгий старик. Увидишь его на работе, собранного, сосредоточенного, и не придет в голову, что он может страдать от одиночества.
— Держаться умеет, старая чекистская школа. А мы с тобой, Василий, публика нечуткая. В воскресенье надо его отвлечь. Развеять.
На том и порешили.
Миронов жил в гостинице. С высоты четвертого этажа видна была людная площадь внизу, непрерывное движение транспорта, бесконечные волны людей, заполняющие площадь. По вечерам он часто стоял у окна, глядя на залитый лимонным фонарным светом вечерний мир. И сегодня после напряженного субботнего дня он подошел к раскрытому окну. Медленно расстегивая запонки сорочки, он думал о полковнике Скворецком.
Скворецкий в его глазах, впрочем как и в глазах всех сотрудников Крайского управления, был настоящим чекистом, представителем старой, выпестованной еще Дзержинским и Менжинским, школы контрразведчиков. Он был беззаветно предан своему делу, умел использовать в работе свой и чужой опыт, умел ни на секунду не ослаблять внимания к делу охраны государственных интересов и всегда был готов учиться всему новому и передовому.
Миронов вспоминал, как тринадцатилетним мальчиком, покинув Бобруйск, где погибла его семья, он вышел после трехдневных скитаний по лесам на передовые посты партизанской бригады. Была осень. Промозглый холод заползал под его лохмотья, пока усатый партизан вел его по ночному лесу к партизанскому лагерю. Из землянки, к которой его подвели, вышел коренастый человек, одетый в телогрейку и военную фуражку, оглядел его и сказал:
— Проходи, поговорим.
Тогда они говорили в первый раз — беженец-мальчишка Андрей Миронов и начальник разведки партизанского отряда майор Скворецкий.
Много было сказано в тот вечер, и удивительно, что раскрыл свою душу не только тринадцатилетний
