цены. Но Ибрагим сказал, что если гражданин хочет получить больше, то пусть идет в другое место. И гражданин не стал возражать. Так золотые вещи оказались у Ибрагима. После ухода покупателя Ибрагим задумался. При покупке он хотя и намекнул посетителю о нечистом способе появления у него этих вещей, но не придал этому серьезного значения. Однако позже эта мысль стала его тревожить. Поразмыслив, он вспомнил, что один из его земляков сказал, что, хорошо поторговав на Урале, хотел бы привезти домой что-нибудь ценное. Не откладывая дела в долгий ящик, он пошел к земляку и предложил ему купить золото. Однако он не предполагал, что приятель понесет его в комиссионный магазин.
Следователь, выслушав рассказ, разложил перед Ибрагимом несколько фотографий.
— Кто-нибудь из них похож на вашего посетителя?
Ибрагим вздыхал, сопел, лениво вертел фотокарточки в руках, с печальным унынием рассматривая их.
— Нэт, — сказал он, просмотрев все. — Тот был седой. Усы такой короткий… Нэ похож. Никто нэ похож.
Однако через некоторое время он опять потребовал фотографии. Долго рассматривал их.
— А этот похож, — сказал он, показывая на фотографию Дорохова. — Только он без бороды.
Ибрагима отпустили, попросив челябинских товарищей связаться с Баку и навести о нем справки.
Ибрагим не вызывал подозрения, поверили и его рассказу. Было похоже, что Дорохов воспользовался виноторговцем для продажи краденого. Ясно, что Оборотень отлично знает, что его разыскивают, и действует расчетливо и осторожно, обходя все официальные инстанции.
Миронов и Луганов внимательно слушали генерала. Генерал ходил по кабинету, говорил негромко:
— У бывшего военнопленного Нахабина в Ленинграде сохранились родственники. Как ни странно, они пережили блокаду, хотя уже в то время обе его тетки были весьма не молоды, а, как известно, в те дни первыми умирали пожилые люди. Недавно с ними беседовали; их племянник пропал без вести в зимних боях сорок второго года. С тех пор они считают его погибшим. По фотографии, где он изображен в дни пребывания в лагере, они узнали его. Но главное, очень похожим на Нахабина им показался гражданин Козлов Сергей Филиппович, проживающий по адресу: Москва, Сущевский вал, дом одиннадцать. Козлов — музыкант; правда, сейчас работает не по специальности: администратором в Доме культуры одного из московских заводов. Женат. Имеет двоих детей, ничем дурным себя не проявил. Администратор деятельный, руководство клуба им довольно. Отыскать его нам удалось с помощью милиции, она нашла некоторое несоответствие в его послевоенных справках. Как видите, товарищами из Министерства внутренних дел проделана огромная работа. Теперь вам нужно заставить Козлова-Нахабина рассказать всю правду. Сейчас он под наблюдением, но ни о чем не догадывается. Я не буду навязывать вам решений, действуйте по обстановке, но советую поторопиться. От сведений Нахабина сейчас многое зависит. След Оборотня утерян. Надо выяснить, не поможет ли Нахабин в наших поисках. Все ясно?
— Ясно, — ответили оба майора.
— Приступайте.
— Есть, товарищ генерал.
Они обсудили возможные варианты действий. Миронов предложил встретиться с Козловым неожиданно. Луганов склонялся к тому, чтобы для беседы вызвать Козлова в КГБ.
Миронов отстоял свое мнение. Он считал, что самое главное — не спугнуть Козлова-Нахабина.
В два часа они отправились в клуб, где находился Нахабин.
В клубе было малолюдно. Сверху слышалась музыка, там занимался хореографический кружок. У телефона за маленьким столиком сидела вахтерша.
— Козлов у себя? — спросил Миронов.
— Кажись, у себя. Видела, проходил, а не ушел ли, не знаю.
— Где его кабинет?
— На втором этаже, аккурат по правой руке третья дверь.
Они поднялись наверх, постучали в дверь кабинета.
— Входите, — раздался голос.
Они вошли. За столом, откинувшись в кресле, сидел небольшой человек с пышной темной шевелюрой. Он разговаривал с посетительницей.
— Вы ко мне, товарищи?
— Вы Сергей Филиппович Козлов?
— Я. А по какому делу?
— Нам бы поговорить наедине.
— Ага, — пристально разглядывая вошедших, сказал Козлов. — Сейчас мы с Ангелиной Тимофеевной закончим… Так вот, — заторопился он, искоса посматривая на посетителей, — зал мы вам сдадим и оркестр будет, ну а порядок обеспечить — это ваше дело.
— Спасибо вам, Сергей Филиппович, — встала женщина, — вы с меня такой груз сняли, такой груз…
— Прошу вас, товарищи, — сказал Козлов, едва она вышла, — чем могу служить?
— У нас к вам такого рода дело, — начал Луганов, — хотелось бы удостовериться в некоторых деталях…
— Да вы откуда будете? — спросил Козлов.
Миронов секунду жестко смотрел в лицо администратора, потом вынул свое удостоверение:
— Мы к вам, гражданин Нахабин, по очень важному делу.
У человека за столом резко взлетели вверх брови, потом он прикрыл ладонью глаза и так сидел с минуту, если не больше.
— Ладно, — он отвел руку от лица. — Виноват — сам и отвечу. Спрашивайте, товарищи.
…Нахабин ничего не утаил. Говорил откровенно и подробно.
— Я был взят на фронт в декабре сорок первого. До этого держали в запасе. Немцы уже подошли к трамвайным путям Ленинграда, когда я надел серую шинель. Я трижды просил направить меня добровольцем на фронт. Конечно, вы можете не поверить мне, но остались бумаги. И вот подошло мое время. С декабря я участвовал в боях. Потери у нас были большие, и полк наш все время менял свое обозначение, я оказывался то в одной, то в другой части — шли постоянные переформировки. В январе сорок второго года на нашем фронте начались большие бои. Мы пытались перейти в контрнаступление, как наши части под Москвой. Но не удалось. Двадцать второго января мы пошли в атаку. Немцы, видно, ждали этого удара. Нашу пехоту встретили у проволоки сильным огнем. Я полз рядом со старшиной. Когда он упал раненый, то позвал меня и отдал свои кусачки. «Режь проволоку», - говорит.
Я хотел было оттащить старшину, а он кричит: «Режь проволоку, тебе говорят!» Я пополз, начал резать проволоку. Вокруг все гремит, человеческого голоса не слышно. Проволока плохо режется, а когда разрежешь, визжит и лопается. Я занялся этим делом, и даже на душе легко стало. В бою вообще важно заниматься делом. Но меня это и подвело. Режу проволоку и вдруг чувствую — что-то неладное. Поднял голову: наших нет, немцы прекратили огонь. Атака отбита. Я пополз к воронке, где был старшина, а он убит. Я высунул голову: куда мне теперь? А рядом немцы. Я вскинул винтовку, но они спрыгнули в воронку, выбили винтовку, смяли меня и потом прикладами погнали к своим окопам. Наши стреляют. Да немцам пройти всего ничего, они у своих окопов. Так взяли меня в плен. Допросили. Я, конечно, врал, путал. Правду им не говорил, но и молчать, как герои молчали, сил не хватило. Били они здорово… Вот после этого и попал я под Белосток в лагерь для военнопленных. Издевались над нами страшно, кормить почти не кормили. Одна брюква гнилая и вода. Хлеб наполовину из опилок. Сговорился я с товарищами, и бежали мы. Бродили по лесам, но скоро попали в руки полицаев. Опять били. Снова были посланы в лагеря. Теперь уже в Польшу. Опять бежал. На этот раз попал к полякам. Приветливые, хорошие люди. Хотели меня переправить к партизанам, но кто-то выдал. Деревня — в ней нового человека от чужих глаз не скроешь. Утром сижу в амбаре, думаю о том, что дальше будет. Слышу, во дворе голоса. Прислушался: немцы. Кинулся в угол, зарылся под рухлядь. Но нашли. Избили… Вывезли в Штутгоф, но там я сидел не больше недели. Взяли меня и одного из наших пленных и куда-то повезли. Шла осень сорок третьего. На фронтах немцам уже не сладко приходилось, но в тылу они еще сильны были. Везут нас. Присоединили к какой-то команде. Разговаривать не дают, следят, чуть что — бьют. Стали мы друг к другу приглядываться. Выяснилось, что команда наша
