— Ну и ну, — покачал головой Скворецкий, — привык на Западе к тому, что закон можно обойти, и считает, что и здесь все можно, важно лишь поторговаться.
— Совершенно верно. И когда я объяснил ему наши порядки, он замолчал. Ни на один наш вопрос не ответил. Как вы думаете, — повернулся генерал к офицерам, — будет он отвечать?
— Мы об этом недавно говорили с Василием Николаевичем, — ответил Миронов. — Оборотень не фанатик. Судя по всему, он хитрит, используя каждый свой шанс остаться в живых. Но говорить он будет.
— Товарищи, — сказал генерал Васильев, — задание, порученное вам Центром, вы выполнили. Честь вам за это и хвала. Оборотень вами пойман, теперь ваша задача добиться от него самых подробных показаний. Все ли обдумали?
— Обдумали, товарищ генерал, — ответил Миронов.
— Мы на допросе присутствовать не будем, — продолжал генерал. — Аппаратура есть, и мы все услышим. Лучше провести допрос буднично, чтобы он не возомнил себя важной персоной. Думаю, учитывая его характер, это подействует.
Генерал посмотрел на присутствующих.
— Пожалуй, верно, товарищ генерал, — согласился Скворецкий.
Миронов и Луганов, после небольшого совещания, перешли в обычный следовательский кабинет. Группа генерала Васильева осталась в его кабинете, чтобы с помощью телеустройства выслушать и увидеть ход допроса.
Миронов попросил привести Оборотня. Скоро дверь раскрылась, и конвой, пропустив его в комнату, остался в коридоре.
Оборотень был худ, бледен, но выглядел спокойным.
— Здравствуйте, Соколов, — сказал Миронов, — как у вас со здоровьем?
Оборотень сел, внимательно посмотрел на следователей и попросил закурить. Луганов протянул ему пачку «Примы». Оборотень взял сигарету, закурил и с наслаждением затянулся.
— Я здоров, — ответил он, — рад видеть здоровым и вас. Я не сторонник «мокрых дел». Поэтому удовольствовался только вашими документами, а на вашу жизнь я не покушался.
Он говорил спокойно и размеренно, поглядывая по временам на зарешеченные окна кабинета. И у Миронова сложилась уверенность, что Оборотень оценил состав следователей и понял, что молчать бесполезно.
— Вы утверждаете, что не сторонник «мокрых дел», однако их на вашей совести немало, — заметил Миронов.
— На моей совести? — задумчиво переспросил Соколов. — Этого, гражданин следователь, вы не сможете доказать.
— В спецлагере под Львовом по вашей милости уничтожены десятки наших людей. Во время своей деятельности в Советском Союзе после войны по вашему приказу тоже погибло немало людей. Кого вы убили в Крайске?
— Я не убил даже вас. Так о чем может идти речь? Моя гуманность меня самого удивляет.
— А когда по вашему приказу был убит тринадцатилетний мальчик, вы и тогда считали себя гуманистом?
Оборотень откинулся на спинку стула.
— Будем говорить логично, — сказал он, стряхивая пепел. — Во всем мире идет война тайных служб. Вам это хорошо известно — вы в ней участвуете. Если на пути разведки становится живое существо, его убирают, независимо от пола и возраста. Тайная служба — это механизм, а у механизма, как известно, нет сердца.
— Расскажите нам о своей работе в этой тайной службе.
— Нет, пока воздержусь.
Миронов холодно посмотрел в глаза Оборотню.
— Ваше дело. Однако напоминаю: нет смысла скрывать то, что имеет много свидетелей. Мой вам совет: отвечать немедленно.
— Я уже выставил свои условия. Буду говорить лишь в том случае, если буду знать, что мне сохранят жизнь.
— Хотите сохранить жизнь, а приближаете обратный результат, — сказал, вставая, Луганов. — Видимо, не все понимаете, раз считаете, что можете торговаться. Кроме того, вас полностью изобличили свидетели: Ярцев, Спиридонов и кое-кто другой. Юренева, Озерова, ваша жена и многие другие тоже дали свои показания. Сейчас мы назвали имена свидетелей. Допрос заканчиваем. Даем вам возможность все хорошенько обдумать до завтра. Если не будете отвечать на вопросы, обойдемся без ваших показаний. Вам ясно?
Миронов следил за выражением лица Оборотня. Оно не изменилось, но на лбу выступили капельки пота.
— Мне можно идти? — спросил он.
— Можно, — ответил Миронов.
Простившись легким кивком головы, Оборотень удалился. Немедленно включился селектор, голос генерала сказал:
— Спасибо, товарищи, зайдите ко мне.
В кабинете генерала Васильева шло обсуждение результатов допроса.
— Я считаю, допрос дал результат, — высказал свое мнение Скворецкий. — Оборотень заговорил.
— А что думают следователи? — спросил Васильев.
— Я думаю, что после того, как ему назвали имена свидетелей, Оборотень заколебался, — сказал Миронов. — У меня твердая уверенность, что он завтра заговорит.
— А я считаю, что допущена ошибка, — произнес один из присутствующих. — Зачем давать ему в руки козыри? Он услышал фамилии свидетелей, понял, что другие его агенты неизвестны, и больше того, что нам уже известно, не скажет.
— Будем ждать результатов завтрашнего допроса, товарищи. Тогда и выясним, была ли это ошибка или правильный прием, — заключил генерал.
На этом оперсовещание закончилось.
На следующий день обсуждали возможные варианты допроса. Миронов предложил выставить свидетелей, которые подтвердят уголовную направленность множества поступков Оборотня. По мнению генерала Васильева и Скворецкого, Оборотня следовало не допрашивать, а уличать.
И когда Оборотень вошел в кабинет, там по-прежнему находились Миронов и Луганов. Оборотень прошел было к стулу напротив стола, где обычно дает показания главный свидетель, но Миронов попросил его сесть в углу. Скоро ввели Ярцева. Тот шел, как всегда, ссутулившись, глядя под ноги и поначалу не заметил Соколова.
— Садитесь, Ярцев, — сказал Миронов, — у меня к вам несколько вопросов. Первый. Обговаривали с Соколовым пытки, которым подвергали в спецлагере пленных, не желающих идти против интересов Родины?
— Так чего обговаривать, — ответил Ярцев, — он нам так и говорил: этого, мол, на всю катушку, другого, мол, слегка прижмите.
— Сам он присутствовал при пытках?
— Всенепременно. Большой специалист. Сразу видит, какой уже дозрел, согласится, значит, а какой сопротивляется. Всегда смотрел и руководил.
По выражению лица Соколова трудно было судить о произведенном впечатлении. Он сидел, облизывая губы, глядя на Ярцева спокойным, внимательным взглядом.
— Расскажите о внеслужебной деятельности Соколова, — попросил Миронов. — Ткачук утверждает, что вы во Львове со своим шефом собрали по квартирам немало чужого добра.
— Было дело, — с готовностью подтвердил Ярцев, — я при нем числился как шофер. Он мне поручал «организацию». Узнаю, что какая-нибудь квартира, хохляцкая или там польская, полна ценными вещами, скажу ему, ну мы и наваливаемся, навроде с обыском. Он-то все высмотрит, все вскроет, выведет хозяев и начинает допрашивать, запугивать, а я в узелок что поценнее и скорее оттудова в машину.
