47
Пока я ставил машину возле муниципального здания, в котором помещалось отделение судебно- медицинской экспертизы, пробирался через проходную и путался в коридорах и переходах, ведущих в подвал, время шло. Оказывается, что уже больше трех часов. Можно было предположить, что к этому времени патологоанатомы почти закончат вскрытие.
И правда, дело продвинулось далеко. Это я увидел через большое окно, отделявшее административные помещения от самой анатомички. В комнате находились три человека, все в халатах, масках и перчатках. Двое склонились над телом, а третий заглядывал между их плеч. Наблюдатель, в котором я предположил Брук, поскольку фигура выглядела смутно женской, показал мне рукой направо. Я обошел столы, из которых занят был лишь один – за ним сидела секретарша средних лет, на вид едва живая, – и открыл дверь с огромной надписью: «Лаборатория вскрытия». Вошел в небольшой вестибюль, богато оснащенный халатами, перчатками, масками и прочими необходимыми в данном случае вещами, и оделся. На двери, ведущей непосредственно в лабораторию, призывали к бдительности и осторожности сразу несколько табличек.
Брук меня ждала.
– Долго ты пробирался, – заметила она.
– Даже Дедал не смог бы изобрести более запутанный лабиринт.
– Кто-кто?
– Не важно.
Она повела меня в обход двух лабораторных столов из нержавеющей стали. Один был пуст, на втором покоилось накрытое тело. На третьем столе лежала Глэдис Томас. Но она совсем не походила на Глэдис Томас: грудина была открыта, и ее содержимое лежало на столе на расстоянии нескольких футов от самого тела.
Брук представила меня доктору по имени Луис Гонсалес. Он был стажером – второй год проходил переподготовку по судебной медицине. Помощника звали Питер. Казалось, ему здесь очень плохо. После первых же приветствий доктор Гонсалес поинтересовался:
– Так что, это действительно Эбола? Я имею в виду то, что происходит в Балтиморе?
Питер, по локоть в крови, приостановился, ожидая ответа.
Брук посмотрела на меня.
– Нат, я уже сказала им, что это не Эбола.
– Мы просто пытаемся получить всю возможную информацию, – заметил Гонсалес, взвешивая печень и что-то записывая.
Я ответил, что мы не знаем, что именно происходит в Балтиморе, но вряд ли именно это тело заражено… ну, чем бы там ни было.
– Я именно так и сказала, – вставила Брук.
– Своим звонком вы напугали здесь всех до полусмерти. Никто не захотел этим заниматься, кроме нас с Питером.
– Я не хотел, – заметил Питер.
– Ты смелый человек и далеко пойдешь в этой жизни, – ответил доктор Гонсалес.
Брук подошла к столу.
– Доктор Гонсалес, скажите, пожалуйста, доктору Маккормику то, что сказали мне.
Гонсалес помолчал.
– Это неофициально, – наконец предупредил он. – Это просто мое личное мнение, хорошо?
– Разумеется, – заверил я его.
– Итак, – продолжал он, немного отходя от тела, – она скончалась от удушения, это несомненно. Вы видели правую сторону?
– Да.
– А синяк хорошо рассмотрели?
– Нет. Детектив не разрешила мне прикасаться.
Гонсалес начал в прямом смысле слова шарить по телу Глэдис, и мне впервые удалось внимательно его рассмотреть.
Тот, кто утверждает, что смерть приносит успокоение, просто недостаточно видел смерть, и Глэдис Томас это ясно доказывала. Распухшие губы были сжаты и искусаны до такой степени, что казалось, она собирается выплюнуть в нашу сторону сразу несколько ягод малины. Глаза оказались открытыми, словно она была живой, и, по-моему, в них застыл страх. Неровная буква Y соединяла оба плеча с низом живота, и пласты плоти запали внутрь опустошенных грудной и брюшной полостей. Гротескное зрелище.
Гонсалес повернул голову покойной, показывая нам шею.
– Мы взяли, наверное, тысячу образцов тканей головы и шеи, но давайте посмотрим… – Доктор взял шланг с распылителем и сполоснул тот участок, который хотел нам показать. – Все необходимые образцы мы взяли сегодня утром. Это все отправилось в лабораторию, и результаты появятся только через несколько дней.
Гонсалес явно не торопился. Вокруг трахеи плоть оказалась вскрытой, и он медленно пробирался сквозь слои тканей, раздвигая мышцы, так что они свешивались вниз, на грудь, словно детский слюнявчик.
– Вы видели ее повешенной, так ведь?
– Да.
– А петлю видели?
– Видел.
– Тогда наверняка заметили, что узел выглядел не лучшим образом. Этому удивляться нечего – сейчас уже никто не знает, как завязать хороший узел. Особенно такая жертва, как… – Он не договорил. – То есть я хочу сказать, что она умерла вовсе не от перелома шейных позвонков. Она задохнулась.
– Я тоже так решил.
– Но посмотрите вот на это. Видите? – Гонсалес аккуратно привел в порядок шею и провел пальцем по линии кровоподтека. – Здесь два ряда следов.
Он показал на странную, напоминавшую зловещее ожерелье полосу на шее. Над ней шел еще один синяк, бледнее.
Он загибался вверх. Внимательно присмотревшись, можно было заметить разницу.
– Так что же? – спросил я.
– Если исходить из повреждений сонной артерии и подъязычной кости, то можно сказать, что ее погубил вот этот, нижний след. Не верхний кровоподтек. Видите? Сонная артерия не сожмется до спазма так высоко.
Я взглянул на разложенные на столе органы. Мысленно вернулся в курсы анатомии и патологии и попытался вспомнить разницу между сонной артерией в нормальном состоянии и в состоянии конвульсии. Вспомнить не смог. Но тем не менее ответил:
– Да, понимаю.
Гонсалес продолжал лекцию:
– Ну так вот. Наша жертва завязала не самый крепкий узел. Но, как мне кажется, вряд ли она спрыгнула со стула, выяснив, что веревка завязана недостаточно качественно, поправила ее и повторила попытку.
– Что вы имеете в виду?
– Ее убило то, что оставило на шее вот этот нижний след. До меня начало кое-что доходить.
– Продолжайте, доктор.
Гонсалес явно вошел во вкус:
– Каким-то образом веревка затянулась в горизонтальном положении и вызвала значительную часть повреждений. Это именно нижний след. А уже после нижнего следа, который ее и убил, вторая веревка оставила вот этот, верхний, след. Видите, кровоподтек здесь совсем не такой сильный и словно сливается с
