Выбранное

концов закрепленным на полом кольце сбоку от присоединенного сопла, и другой конец перекинутым через плечи двух лиц, поддерживающих сказанную штангу строго горизонтально и прямо перед собою.

СПАСАТЕЛЬНОЕ УСТРОЙСТВО ДЛЯ АЭРОПЛАНА

Являет собой независимую, в спокойном состоянии открытую каморку, могущую в случае нужды вместить в себя одно лицо (человеческое тело), свободно сочетающуюся с аэропланом и включающую в себя крепкую раму, прочно укрепленную элементами бортовой оснастки, где тут же имеются надуваемые газом приспособления в виде подушек, для пущей безопасности приделанные за углы к вышеописанным элементам и формирующие собою собственно пол, стены и потолок спасательной каморки, двери которой к тому же устроены так, чтобы очень прочно запирались.

ЕЩЕ ОДНО УСТРОЙСТВО ДЛЯ СПАСЕНИЯ ЖИЗНИ ВНУТРИ АЭРОПЛАНА

В сочетании с аэропланом здесь имеется пара каморок внутри, с большим парашютом в одной из них и малым парашютом в другой, с мешком, содержащим большой парашют, веревкой, за которую малый парашют привязан к верху вышесказанного мешка, другой веревкой, за которую большой парашют привязан к аэроплану, защелкой для застегивания дна мешка с заключенным в нем парашютом, устройством для присоединения упомянутой защелки к особой веревке, приделанной к самолету, посредством чего вышеописанная веревка высвободит защелку, будучи натянута путем поднятия мешка малым парашютом, а также управляемого вручную устройства для выкидывания малого парашюта из аэроплана и частично для выдвигания мешка из вмещающей его каморки.

ОЛЬГА ФЛОРЕНСКАЯ

Иллюстрации автора

ПИСЬМО НА ЮГ

Два дня пересекаю богоспасаемую нашу страну.
За окном елки и поселки в традиционном говнище.
Места для отправления естественных нужд
Мало чем отличаются от мест приема пищи.
Мои соседи осуждают женщину в парике:
Без него она – лысая, но, все равно, факт позорный!
Ночью она хранит его в полиэтиленовом кульке,
А днем красуется, дура, в очереди к уборной.
В вагоне темно, проводница не зажигает света, пока
За окном не сгорят до конца сырые октябрьские дали.
Просвещенный народ, до рвоты начитавшийся «Огонька»,
Нич-чего не понимает, но склоняется к привычному – наебали!
Если честен, смиряйся, кайся, сливайся с ним
(Я имею в виду народ), но, Господи, как не хочется с ним сливаться!
О, как тошно, как мутно! Выползаю в тамбур – опять стоим,
В Иловайске – пять, в Орлове и Курске – одиннадцать и пятнадцать.
Милый друг, улыбнись хотя бы идиотскому моему письму.
Вспомни ветром тронутый город без имени и без света,
Как сиял булыжник и прыгала по нему
Вслед за нами безумная скомканная газета.
Целовались, смеялись, кругами ходили – как много там
Тополей и заборов целых четыре часа отсрочки.
Покупали печенье и невидимым песьим ртам
Раздавали сырые узорчатые кусочки.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАМЕТКИ ПРИ ПЕРЕЕЗДЕ НА НОВОЕ МЕСТОЖИТЕЛЬСТВА УГОЛ НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА И ПУШКИНСКОЙ УЛИЦЫ

К иному обществу теперь принадлежу –
на Невском я живу и по утрам хожу
в ту лавку, где товар все больше заграничный
разложен, где на льду балык прильнул цинично
к бельгийской ветчине и маасдамский сыр
сквозь дырочки глядит, как источает жир
немецкий сервелат, салями с ними рядом,
но «Докторскую» я ищу привычным взглядом
и, взвесив триста грамм отеческой еды,
застенчиво бреду сквозь наглые ряды,
где чипсы и кетчуп, и разные приправы,
бананы, виноград, йогурты и бравый
английский корнфлекс, и мюсли тут как тут…
Уже который год, смекнув, что не растут
ни злаки, ни скоты на питерской равнине,
испанец и француз, не говоря о финне,
с товарами спешат и ломятся в окно,
пробитое Петром, а там уже давно,
уныло наклонясь над пашнею туманной,
колхозник оробел пред сворой иностранной,