оказалась не девственница. Вот ведь нынешняя молодёжь!
Эти истории, конечно, не давали возможности скучать, но и не согревали моё промокшее и озябшее тело. Изредка я ещё бегал на шоссе, но все машины проносились мимо.
Я тихо сел на скамейку и стал замерзать, как тот ямщик. Оля тормошила меня, бегала вокруг, махала ногами над головой, показывая, и причем очень умело, приёмы каратэ. Скоро и я стал прыгать, и мы устроили небольшой спарринг, в котором я не могу похвастаться, что вышел победителем. С помощью пустых бутылок стали играть в лапту. Оля была просто прелесть! Я в который раз позавидовал силе её молодости.
Светало. Грузовик подбросил нас километров пять, мы очутились на шоссе, со всех сторон окружённые сплошным туманом. Потом долго ждали машин, шли, опять ждали, спали на краю дороги на коленях друг у друга, замерзали и опять шли. В одном месте две деревенских тётки лихо подбросили нас на личной машине. Судя по их виду и речи, они просто ехали «подоить короу али за наозом».
Мы передвигались выматывающими короткими перебежками. В одном месте, километров 80, нас подвёз КамАЗ, за рулём которого сидел аккуратный молодой шофёр, работающий здесь по комсомольской путевке. Он ленинградец с определённым и вполне сформировавшимся взглядом на жизнь. Мне он сразу не понравился. Узнав про нашу печальную историю, он даже поиздевался и начал давать всякие правильные советы. Каково же было моё удивление, когда, ссаживая нас в конце своего пути, он отозвал меня в сторону и вручил мне два рубля со словами: «Извини, больше нет, авось пригодятся. Я долго отказывался, но взять было надо: и для него, и для меня. Дальше пришлось ехать автобусом, и эти два рубля пропали.
В автобусе силы оставили меня, я отрубился. Оля с трудом растолкала меня на конечной остановке.
Долго уговаривали шофёров междугородних автобусов взять нас в Ленинград. Хоть на полу. Они твёрдо стояли на таксе: «по червонцу». Меня это очень расстроило, я опять разочаровался в людях. В ближайшем доме нам дали полхлеба. На бензоколонке сели в кузов трёхосного ЗИЛа. И, обдуваемые ветром, понеслись в Пикалёво.
Мы лежали на дне кузова, загородившись холстами, и смотрели на замечательное небо. Если с утра было пасмурно и солнце не пробивалось сквозь пелену, то сейчас по небу неслись огромные белые облака, а между ними сияло голубое небо. Я вспомнил Андрея Болконского, только грузовик сильно трясло. По земле ползли серо-синие тени облаков, всё вокруг вертелось в какой-то дикой карусели, и мысли тоже.
В Пикалёво пил пиво и съел половинку плавленого сырка.
Нам сказали, что в Тихвине есть филиал Кировского завода, откуда всё время на Ленинград ходят машины. Когда добрались, уже вечерело. «Филиал» оказался громадиной. Сунулись к одной проходной — глухо. Нас послали к другой, потом к третьей. Бегали так, бегали, наконец пришли к диспетчерскому пункту. Сели на травку и стали сетовать на горькую нашу судьбу. Оленька расстроилась, я её утешал: «Подожди, приедет голубой КамАЗ и отвезёт нас в Ленинград».
Тут из диспетчерской выходит женщина в чёрной форме с огромным бюстом, перепоясанная ремнями, на поясе наган, а на голове фуражка с зелёной полосой. Всё, думаю, сейчас она нас повяжет или, в лучшем случае, прогонит. Подхожу и описываю наше тяжёлое положение. Она сразу врубилась, запиликала радия, и раздался ее спокойный голос: «Первый, первый, я — седьмой, дежурную машину к пятой проходной». Подъезжает машина с рацией. «Вася,— говорит шофёру эта добрая женщина,— все дела в сторону, отвези ребят к четвёртой проходной». Залезли к Васе в машину и через пять минут были у четвёртой проходной, а до неё оказалось километра три — во какой завод! Потом с Васей сбегали в другую диспетчерскую. Диспетчер связался с главным диспетчером, тот с главным инженером, тот обзвонил все цеха. И — забил нам три машины. Добрые вахтёрши жалели нас и сказали, что не пропустят ни одной машины, пока она нас не возьмёт. Мы уселись у них в каптёрке и стали ждать.
Не прошло и десяти минут, как из-за угла заводского корпуса вывернул и направился к воротам — голубой! — КамАЗ с ленинградским номером. Мы прыгали от восторга. Шофёр согласился нас везти, и, поблагодарив наших спасителей, мы поехали.
Мы вышли из машины на углу Лиговки и Кузнечного. Позвонил знакомому. К телефону долго не подходили, но я упрямо ждал. Наконец трубку сняли.
Добирались на такси. Занял денег. Нас накормили и уложили спать. «Вот наконец и закончились мои путешествия», — думал я.
На следующее утро устроили грандиозное застолье по случаю нашего приезда, пригласили Кузю. Застолье длилось весь день. Так Оля посмотрела Ленинград.
Я колебался: а не поехать ли в Москву?
Часов в одиннадцать вечера меня, изрядно пьяного, засунули в вагон поезда Мурманск — Москва. Я опять оказался в дороге. Часа два простояли в тамбуре — целовались. Входившие в него пассажиры отворачивались и быстро уходили.
Заплатив проводнику, легли спать на третьи полки.
Проснувшись утром, не мог понять, где я, что я, куда еду. Спустившись вниз, обнаружил — радостное дело! — фляжку, полную болгарского вина. Я к ней приложился и стал соображать. Скорее всего, я ехал в Москву. Но уверенности в этом не было: а вдруг мы возвращаемся в Ферапонтове? Первый и последний раз я был в Москве в девять лет. Моя тётушка, доцент кафедры сантехники ЛИСИ, однажды на мой день рождения сделала подарок — взяла с группой вьетнамских студентов в Москву. По причине национальности и специализации этой группы Москва представлялась мне Красной площадью с обилием расположенных вокруг неё в разном отдалении огромных очистных сооружений с аэраторами, отстойниками, фильтрами, насосными станциями, коллекторами…
Спросить окружающих пассажиров о том, куда едем, было неудобно. Они с большим подозрением смотрели на неопрятного субъекта, слезшего с третьей полки и постоянно прикладывающегося к фляжке. С нами ехали и цыгане. Один из них попросил меня угостить его чайком из фляжки. Я, предупредив, что чай «болгарский», налил в стакан. Попробовав, он очень удивился, что это оказалось вино, и пить отказался. Во время этого малозначительного происшествия в окне замаячила Останкинская телебашня, и я убедился, что еду в Москву.
МОСКВА
В Москве пробыл с 26-го августа по неизвестно какое сентября. Побывал у Коли Полиского, а также в Пушкинском, Третьяковке (и все не раз), музее Рублева и в Кремле.
Москва пронеслась незаметно, с тайными и с неожиданными, но долго желаемыми свиданиями, с ее дальними концами, с вечной неприкаянностью, желанием поесть и посидеть в тепле. Мне кажется, что большую часть времени я провел в метро. И все же каждый день был праздник.
Один раз на станции метро «Динамо» милиционеры потребовали у меня документы, я уже полез в карман, но там лежала куча поддельных пропусков и студ. билет.
Меня провели в пикет и стали допытываться, кто я и откуда. В моей записной книжке один из них наткнулся на два американских адреса, просмотрел всю книжку — нашел еще. Тогда с моих слов записал все мои координаты. Отпустили только когда дозвонились до Андрея Репрёва, который удостоверил, что я
