верований невелико. Отличие религий состоит только в гораздо большем количестве последователей. Позиция Сэма Харриса в книге «Конец веры» не так уж цинична, когда он пишет:
Людей, верования которых не имеют рационального обоснования, называют по-разному. Если их верования широко распространены, мы называем таких людей религиозными; если нет — как правило, именуем сумасшедшими, психопатами или тронувшимися… Вот уж поистине — большинство всегда право (с ума поодиночке сходят). Но по сути дела — чистая случайность, что в нашем обществе считается нормальным убеждение в способности Творца Вселенной читать наши мысли, тогда как уверенность в том, что барабанящий в окно дождь передаёт вам азбукой Морзе его волю, рассматривается как проявление безумия. И хотя, в строгом смысле слова, религиозные люди — не сумасшедшие, суть их верований, без сомнения, сродни безумию.
Мы вернёмся к рассмотрению галлюцинаций в главе 10.
В человеческом мозге работают первоклассные моделирующие программы. Наши глаза не передают в мозг точную фотографию окружающего или беспристрастную киноленту временных событий. В мозге происходит построение постоянно обновляемой модели, которая, хотя и обновляется на основе поступающих по оптическому нерву закодированных импульсов, строится тем не менее мозгом. Убедительным свидетельством этому служат оптические иллюзии.71 Иллюзии одного из основных типов, примером которых может служить куб Неккера, возникают потому, что получаемая мозгом от органов чувств информация соответствует двум различным моделям реальности. Не имея данных, на основе которых можно сделать выбор, мозг перескакивает от одной модели к другой, и мы видим их поочерёдно. На глазах одна картинка почти буквально превращается в другую.
Моделирующая программа мозга особенно хорошо настроена на выискивание лиц и голосов. У меня на подоконнике стоит пластмассовая маска Эйнштейна. Если смотреть на неё прямо, она, естественно, выглядит как выпуклое лицо. Но, что интересно, с обратной, вогнутой, стороны она тоже выглядит как выпуклое лицо, и тут можно наблюдать странную иллюзию. Если двигаться в обход маски, кажется, что она поворачивается за вами, и не так неубедительно, как, говорят, следуют за зрителем глаза Моны Лизы. Выпуклая маска на самом деле выглядит так, словно она движется. Тем, кто раньше не видел этой иллюзии, трудно сдержать возглас удивления. Что ещё более удивительно: если поместить маску на медленно вращающийся помост, то, пока смотришь на выпуклую сторону, направление движения читается правильно, а когда выпуклая сторона сменяется вогнутой, кажется, что маска начинает двигаться в обратном направлении. В результате при смене сторон создаётся впечатление, что появляющаяся сторона «съедает» исчезающую. Это замечательная иллюзия, несомненно стоящая затраченных на её устройство трудов. Иногда, даже подойдя почти вплотную к вогнутой стороне, трудно воспринять её как «действительно» вогнутую. А когда это в конце концов удаётся, переключение происходит скачкообразно, и иногда впоследствии может случиться обратное переключение.
Почему так происходит? В конструкции маски нет никакого секрета. Для эксперимента подойдёт любая вогнутая маска. Секрет кроется в мозге наблюдателя. Наша внутренняя моделирующая программа получает информацию о присутствии лица — возможно, просто об обнаруженных в приблизительно правильных местах глазах, носе и рте. Вооружённый этими неполными данными, мозг довершает работу. В ход идёт программа моделирования лиц, строящая выпуклую модель лица, несмотря на то что на самом деле перед нашими глазами — вогнутая маска. Иллюзия вращения в другом направлении появляется потому, что (с этим немного сложнее, но, вдумавшись поглубже, понимаешь, что это так) обратное вращение — единственный способ логического объяснения оптической информации, поступающей при вращении вогнутой маски, если мозг воспринимает её как выпуклое лицо.72 Это как иллюзия встречающейся иногда в аэропортах вращающейся радиолокационной антенны. Пока в мозге не утвердится верная модель антенны, кажется, что она крутится в обратном направлении, но как-то не совсем правильно.
Всё это я рассказал, чтобы продемонстрировать поразительные моделирующие способности мозга. Ему ничего не стоит создать «видения» или «посещения», почти не отличающиеся от реальности. Для программы такой сложности смоделировать ангела или Деву Марию — пара пустяков. То же относится и к слуховым ощущениям. Услышанный нами звук не передаётся по слуховому нерву в мозг неискажённым, как в аппаратуре «Бэнг энд Олуфсен». Как и в случае зрительных ощущений, мозг строит звуковую модель на основе постоянно обновляемой, поступающей от слухового нерва информации. Именно поэтому мы воспринимаем звук трубы как единый тон, а не как сумму создающих «медный голос» обертонов. Из-за разницы в балансе обертонов играющий этот же тон кларнет звучит более «деревянно», а гобой — более пронзительно. Если аккуратно настроить звуковой синтезатор — так, чтобы обертоны включались один за другим, то в течение короткого времени мозг будет воспринимать их по отдельности, пока не «вмешается» моделирующая программа и мы опять не начнём слышать только единый тон трубы, или гобоя, или какого- то другого инструмента. Аналогичным образом мозг распознаёт речевые гласные и согласные звуки и, уровнем выше, фонемы более высокого порядка, а также слова.
Однажды, будучи ребёнком, я услышал привидение: мужской голос бормотал то ли стихи, то ли молитву. Ещё чуть-чуть — и мне удалось бы разобрать слова, звучавшие сурово и торжественно. Зная истории о тайных каморках католических священников в старинных домах73, я немного испугался, но потом выбрался из кровати и начал красться к источнику звука. Чем ближе я подступал, тем громче он звучал, и вдруг неожиданно в голове «щёлкнуло». На таком близком расстоянии я смог распознать, что? же это на самом деле было. Дующий в замочную скважину ветер издавал звуки, из которых моделирующая программа соорудила в моей голове модель сурово звучащего мужского голоса. Будь я более впечатлительным мальчиком, возможно, мне послышалось бы не только невнятное бормотанье, но и отдельные слова, а то и фразы. А окажись я вдобавок ещё и верующим, можно вообразить, что? я разобрал бы в завываниях непогоды.
В другой раз, примерно в том же возрасте, я увидел, как из окна ничем не примечательного дома в приморской деревушке на меня с ужасной злобой пялится гигантская круглая рожа. С замиранием сердца я медленно шёл, пока не приблизился настолько, чтобы разглядеть, что это было на самом деле: отдалённо напоминающая лицо игра теней, образованная прихотливо упавшей шторой. Моё пугливое детское сознание создало из неё злобно оскалившуюся рожу. 11 сентября 2001 года в поднимающемся от башен-близнецов дыму благочестивым гражданам увиделся лик Сатаны; позднее в Интернете появилась и быстро распространилась подтверждающая это суеверие фотография.
Человеческий мозг поразительно ловко строит модели. Если это происходит во время сна, мы называем их сновидениями; во время бодрствования — воображением либо, если оно разыграется слишком сильно, — галлюцинациями. В главе 10 мы увидим, что придумывающие себе воображаемых друзей дети иногда видят их очень подробно, как если бы они действительно были рядом с ними. Самые наивные из нас принимают галлюцинации и сонные грёзы за чистую монету и уверяют, что видели или слышали привидение, или ангела, или бога, или — особенно если речь идёт о молодых девушках-католичках — Деву Марию. Такие знамения и посещения вряд ли являются убедительными свидетельствами реального существования привидений, ангелов, богов и дев.
Массовые видения, такие как свидетельство в 1917 году 70 тысяч пилигримов в португальском городе Фатиме о том, как «солнце сорвалось с небес и упало на землю»74, на первый взгляд, опровергнуть трудно. Объяснить, каким образом семьдесят тысяч человек оказались подвержены одинаковой галлюцинации, нелегко. Но ещё труднее согласиться с тем, что описываемые ими события имели место и никто, кроме находящихся в Фатиме, этого не заметил — и не только не заметил, но и не почувствовал катастрофического разрушения Солнечной системы, сопровождаемого силами ускорения, достаточными для рассеивания всех жителей Земли по космическому пространству. Как не вспомнить тест Дэвида Хьюма на чудеса: «Никакое свидетельское показание не может служить доказательством чуда, за исключением ситуации, когда ложность свидетельства представляется ещё более невероятной, чем тот факт, который оно должно подтвердить».
Одновременное заблуждение, или сговор, 70 тысяч человек представляются неправдоподобными. Так же трудно рассматривать заявление семидесятитысячной толпы о солнечных прыжках как ошибку в исторических записях. Или предположить, что все они одновременно увидели мираж (долгое разглядывание
