нежно уложило перед средним. Среднее подуло на нее, странички мягко зашелестели, сами собой переворачивались, послушно останавливаясь, где надо.
— Особая мера пресечения, — сказало среднее лицо. — Пожизненное заключение с постепенным изменением режимов.
— Это как? — спросил Петр Иванович. То ли Кима спросил, то ли членов президиума. Поскольку члены молчали, ответил Ким:
— Это просто, Иваныч. Пожизненное — значит, до гроба. Всю жизнь будешь Светлое Будущее ваять. Ну и расти постепенно. Как они говорят, режим менять.
— Что значит «режим»?
— Ранг. Звание. Должность. Сейчас ты просто Командир, а станешь Самым Большим Командиром.
— Пра-авда? — протянул Командир. — А как же теперь?..
— Теперь надо думать, — веско сказало среднее лицо. — Вы совершили преступление. Вы связались с осужденным по другой статье и вступили с ним в сговор.
— В какой сговор? Ни в какой сговор я не вступал.
— А кто ему помог бежать?
— Так ведь напали…
— Не напали, а пришли зафиксировать. По приказу.
— Я же не знал. Надо было предъявить приказ.
— Вы — Командир. Вы обязаны предугадывать любой приказ свыше.
— Ну, знаете ли, я не провидец…
Ким с любопытством слушал диалог, сам в него не вмешивался. Неожиданная радость: Петр Иванович медленно, но верно приходил в себя. Он уже не трясся осиновым листком, не млел под взглядами Больших Начальников, он уже потихоньку начинал отстаивать собственное право на поступок.
— Осужденный быть Командиром должен обладать даром провидца. Это позволит ему не ошибаться в своих командах.
— Ну, нет, — не согласился Петр Иванович, — плох тот Командир, который никогда не ошибается. Это значит, что он ошибается, но делает вид, что не ошибается. И других заставляет.
Не очень складно по форме, зато верно по сути, отметил про себя Ким.
— Вы признаете право Командира на ошибку? — в голосе среднего лица слышалась патетически поставленная угроза.
Но Петр Иванович ее не уловил.
— Ясное дело, признаю, — сказал он. — А ребята на что? Чуть что не так — поправят.
— Печально, — печально констатировало среднее лицо. — Положение, видимо, безнадежно. Не так ли, господа?
— Так ли, — сказало правое лицо.
— Увы, — сказало левое лицо.
— И каков же вывод? — спросило среднее и само ответило: — Придется менять меру пресечения… Какие будут предложения?
— Пустите его на свободу, — засмеялся Ким. Ему нравилась мизансцена. Ему нравился диалог — легкий, лаконичный, точный, нравились дурацкие персонажи. Он даже к нелепой декорации привык. — Пустите, пустите. Он на свободе одичает и погибнет.
Но Един в Трех Лицах его не слушал. (Или, вернее, не слушали?..) Лицо советовалось внутри себя.
— Расстрелять? — спросило правое.
— Круто, — поморщилось левое. — Все-таки бывший наш.
— Не был я ваш, извините, — быстро вставил Петр Иванович, напряженно вникающий в ход обсуждения, не без волнения ожидающий решения, но собственного достоинства при этом терять не желающий. — Свой я был, свой.
— Тем более, — сказало правое лицо.
— А что? — вопросило среднее лицо. — Рас-стре-лять?.. В этом что-то есть… Круто, конечно, вы правы, но каков выход? Кассировать по состоянию здоровья? Рано, молод. На дипломатическую отбывку срока? Не заслужил. Перемена статьи?..
— Точно! — утвердило левое лицо. — Перемена. Пожизненное, но — без изменения режима!
Лица понимающе переглянулись.
— Хорошо, — легко улыбнулось среднее лицо. И в тех же скупых пропорциях расцвели улыбки на лицах левом и правом. — Утверждаем. Приговор окончательный и никакому вздорному обжалованию не подлежит.
— Ну, дали! — возликовал Ким, вмазал Петру Ивановичу по широкой спине.
— Ну, забой! Ну, улет!.. Ты хоть понял, Иваныч? Они тебе пожизненное впаяли. И — по нулям. Как был простым Командиром, так простым и помрешь. Плакали твои лампасы.
Петр Иванович на приговор реагировал достойно. Петр Иванович не зарыдал, в ноги членам президиума не кинулся. Петр Иванович достал из кармана клетчатый носовой платок, трубно высморкался, аккуратно сложил его и только после этого процесса очищения заявил:
— Во-первых, плевал я на лампасы. А во-вторых, еще поглядим, кто в них щеголять станет… Пошли отсюда, Ким, — и потянул Кима за карман джинсов.
Не тут-то было.
— Стоять! — громогласно воскликнуло среднее лицо. — Еще не все!
— Погоди, — сказал Петру Ивановичу Ким. — Слышал: еще не вечер.
— Напрасно паясничаете, подсудимый. Речь на сей раз пойдет о вас. («Стихи!» — быстро вставил Ким, но лицо не заметило.) Есть предложение изменить меру пресечения. Что там у нас было?.. — И точно так же, как раньше, влетела в ладонь правому лицу Кимова заветная папочка с названием через «ять», улеглась перед средним, зашелестела страничками. — Двадцать лет с поражением? Отменяем!.. Какие будут варианты?
— Расстрелять! — на сей раз мощно утвердило правое лицо.
— Расстрелять! — тоже не усомнилось левое.
— Утверждаю! — утвердило среднее лицо, достало из синего воздуха круглую печать и шлепнуло ею по соответствующей бумажке в папке с делом Кима.
Шлепок прогремел как выстрел.
— Обвиняемый, вам приговор понятен? — спросило по протоколу правое лицо.
— Чего ж не понять? — паясничал Ким. Ах, нравилась ему постановка, ну ничего бы в ней менять не хотел! И не стал, кстати. — Когда стрелять начнете?
— Немедленно, — среднее лицо взглянуло на наручные часы: — Время-то как бежит!.. К исполнению, и — обедать… Вам, кстати, туда, граждане, — и указал Киму с Петром Ивановичем на выход.
И тут же, пугая сурового Петра Ивановича, стол, как и прежде, уплыл в темноту, а на смену ему из темноты явился, стройно топая каблуками, взвод… слово бы поточнее выбрать… дружинников, так? В кожаных, подобно Кимовой, куртках, только подлиннее, до колен, крест-накрест обвешанные, подобно нынешним металлистам, лентами тяжелых патронов, в кожаных же фураньках с примятым верхом и медными бляхами на околышах — вышли из синюшных кулис двадцать (Ким точно посчитал) исторических металлистов — с историческими винтовками Мосина наперевес. Десять из них тесно окружили Петра Ивановича и повели его, несопротивляющегося, куда-то назад. Он только и успел что крикнуть:
— Ким, что будет-то?..
А Ким ему в ответ — залихватски:
— Расстреляют и — занавес.
Но и его самого повели, подталкивая примкнутыми штыками, вперед, в ту самую темноту, откуда только что появились дружинники-металлисты, и он пошел, не сопротивляясь, потому что нутром чувствовал приближение финала, и любопытно ему было: а что же это за финал такой придумают неведомые режиссеры?..
